Но однажды бабушка рассказывала, что Егор оставался спать с ней по ночам, когда особенно грустил по маме. И я надеюсь, что пространство ещё хранит в себе часть воспоминания о нём — не слишком маленьком угловатом подростке, грустном и стыдливом.
Лучше так, чем в земле.
Вон мама идёт с конфетами. Значит, всё-таки ходит.
Мы стоим.
— Мам.
— Что?
— Прости меня. Я, наверное, не вернусь домой.
Она смотрит на меня так, как будто снова я со своими глупостями.
— Мам.
— Что еще?
— И себя прости. Это бабушка передала.
И я ухожу, как если бы могла бежать, но все-таки не побежала. Вечером кидаю вещи в рюкзак и выхожу в темень.
Так вот он какой — ночной большой город. Совсем как днём, только чуть больше живой, принадлежащий людям.
Мне бы сейчас пригодилась её поддержка. Или Егора. Егор был сильно смелее меня. Интересно, ему бы понравилась она? Наверное, все-таки нет. Он не очень любил на себя похожих. Сразу начинал с ними конкурировать.
Я знаю, что она мне не позвонит. И мама не позвонит. И никто вообще.
Я люблю быть одна, но все-таки одиночество — это всегда недостаток чего-то. Но если представить, что я не человек, все вроде бы не так страшно.
Представить, что я улица или лицо прохожего, обувь официанта на террасе, булыжник на дороге. Это многого стоит. Такой я себя люблю.
Куда дальше?
Говорят, Ксения Некрасова ходила по улицам, как блаженная, и если бы ее встретили, могли бы посчитать бомжичкой. Она писала:
«Я полоскала небо в речке
и на новой лыковой веревке
развесила небо сушиться»
Я чувствую то же, встречая теперь рассвет. Мы могли бы об этом поговорить. О Парщикове тогда — тоже. Но я все-таки мало люблю болтать о поэзии.
В конце концов, мне нужно решать, где жить дальше. Я не имею представления о маргинальной жизни. Только по стихам.
Может быть, меня приютит в общаге старая подруга. Но это неважно.
Я пойду выпить кофе. Большой стакан.
Помню вот что: когда мы переезжали в Москву, она все-таки была к нам дружелюбна, потому легко верилось, что мы едем не зря. Уже потом, когда сняли квартиру, и старая бабка ходила в ней под себя, а нам было неловко ее выгнать, хотя никто не упомянул о ней в договоре, мы поняли, что Москва улыбается хитро — всё главное прячет.
И я до сих пор не знаю, что тут в ней такого настоящего есть.
Пойдём по знакомому уже маршруту. Кофе в Маке. Мы праздновали здесь его шестнадцатый День рождения.
— Эй. Это мой чизбургер.
— Ты же именинник, мама тебе еще купит. А мне нет. Поделись!
— Ладно, малявка.
— Я не младше тебя!
— Но теперь и не старше.
— Учи алгебру, дурачок.
Казалось, мы брат и сестра.
Кофе. Большой стакан. Как будто уже взрослая.
— Мам, а ты что пьешь?
— Латте.
Как всегда отстранённо.
— А можно попробовать?
— Да ты глупая, это ж кофе, оно горькое.
— Егор! Кофе — он. Горький. Да, можно.
Я показываю ему язык, который через секунду обжигает кофе. Реально горький.
— Не, все-таки правильно мы молочный коктейль берем.
Мама как будто улыбается.
Хороший был день. Хотя с момента смерти мамы Егора не прошло и года. Я делаю глоток — я становлюсь похожей на маму?
В чебуречной на углу покупаю рюмку коньяка и вливаю в стакан, закрываю крышкой. И никто ничего не узнает, не сделает глоток.
— Мелочи не будет?
— Дед, сама всё отдала.
Я брезгую и отхожу. Егор бы его обнял и стрельнул две сигареты — Егор с четырнадцати тайком курил. Точнее, курил-то он открыто, а тайком — только от моей мамы.
— Влюбился в неё, что ли?
— Ага, ещё че. Не смей так говорить про неё.
— А что? Она моя мама. Что хочу, то и говорю.
— Ты зря так.
— Ну, влюбился?
— Да ни в кого я не влюбился…
И смотрит на меня. Делает затяжку. Выдыхает. Красиво. Предлагает мне:
— Будешь?
И протягивает, зажатую между двумя пальцами. Я ещё не курила, но я не могу отказаться.
— Вот, тут фильтр. Так что всё самое плохое в тебя не попадёт. Это как мне дед рассказывал — раньше курили по-настоящему. Скрутишь табачку и все. А теперь… так что не бойся.
— Ага.
Я смотрю на него исподлобья. Фильтр чуть влажный, и сама сигарета тёплая от его рук. И делаю затяжку. И — ничего. В каком-то смысле курить — почти как летать. Быстро привыкаешь к новому способу существования.
— Ты бы покашляла хоть для приличия.
— Кхе-кхе.
— Ну, глупая. Так я и поверил, что никогда не курила.