А между тем когда он думал, то его взгляд достигал такой густой пристальной силы, что его выдержал бы только святой. Редкий взгляд! Его мало кто замечал, кроме жены. К счастью, она была близорука. Пишущему эти строки однажды довелось видеть похожий взгляд у другого человека. Тот стоял в храме, не молясь. Глядел пристально, не замечая ничего, хотя его окружали свечи, образа и люди. Бог знает, куда он глядел. То был взгляд печальника.
Алексей Петрович жил наособицу, как дух в подлеске. Среди других он выделялся печальным выражением лица. С годами его печаль усилилась и лицо приняло страдающие черты. Это выражение исчезало лишь тогда, когда он смеялся. Как всякий русский человек, он любил смех, славянскую лукавинку и ценил иностранный юмор. Замечая смешные стороны жизни или слыша весёлую шутку, он смеялся от души. Попадая в глупое положение, не боялся казаться смешным. [Редкое душевное качество! Он и сам любил шутить.
Когда он был молод, ему, как подающему надежды, предложили выступить на большом съезде деятелей культуры. Тогда речи выступающих строго проверялись начальством. Что было делать! Он рискнул. Заменил проверенную речь и выступил свежо. Хватил с плеча по узаконенной лжи и по двум-трём дутым именам. Зал рукоплескал. Высокое представительство заметно ёрзало. О возмутителе общественного спокойствия доложили на идейный верх. Там решили: «Он неуправляем!» — и передали выше. Главный идеолог страны прочитал крамольную речь и отложил её в сторону. Будто бы сказал: «Таким речам ещё не время».
Один модный пачкун, паразит русского патриотизма, слегка пожурил вольного художника:
— Ты потерял доверие круга. Поступил безнравственно.
Ответ был резкий:
— Все круги заколдованы. Безнравственно говорить по указке или молчать, когда можно сказать правду. А голоса должны раздаваться.
Другой модный пачкун, холуй международного либерализма, шепнул заглазно:
— Они от него отказались.
Этот многозначительный шепоток вольный художник встретил равнодушно. Его задело другое. Выступление на съезде сочли его личным поступком, и все дела. Пресса замолчала его. Хотя его имя стало реже мелькать в печати, оно всё же прорывалось, ибо злоба врагов была слишком сильна, чтоб сдержаться. А талант, как огонь, под полой не спрячешь. Благоразумные знакомые предупреждали:
— Твой телефон прослушивается.
— Кому я нужен! — усмехался он.
— У тебя бывает много людей. Будь осторожен.
— Я говорю, что думаю, — отвечал он. А думал он по-русски. Это не значит, что он думал как праведник. Русские думки — тёмные думки.
Да, у него бывали разные люди. Как-то явился неизвестный человек с портфелем, представившись от имени одного общего знакомого. Общий знакомый, завзятый болтун и пустая голова, мало что значил, а его представительство ещё меньше. Вольный художник поколебался.
— Ладно, проходите.
Гость прошёл, сел и поставил портфель себе на колени. Хозяин мельком взглянул на портфель. «Похоже, там бутылка или записывающее устройство». По бегающим глазам определил: мелкий бес. Гость не знал, с чего начать, и решил поразить воображение хозяина.
— Гм! А вы знаете, что у нас матриархат?
«Каждый сходит с ума по-своему», — заметил про себя хозяин, а вслух сказал:
— Давно знаю. За женщиной остаётся выбор в главном. Она ведь выбирает мужчину, а не наоборот. А вы женаты?
— Д-да, — замялся гость. Его явно томило другое. В конце общего пустого разговора выяснилось, зачем он пожаловал.
— Гм, гм, вы известный человек. Вы встречаетесь с разными людьми. Скажите, есть среди них толковые, с русской идеей? Я хотел бы с ними познакомиться.
— Таких в упор не видно. Люди всё больше глупые. О матриархате знают понаслышке.
Посетитель понял, что пора уходить, и след его простыл. Хозяин уже думал о другом.][1] Он жил наверняка. Но штуки случались.
Однажды он прилетел в Туву, где в городе на крутом берегу Енисея стоит памятный знак: центр Азии. Туда его привели здешние люди, новые знакомые. Он посмотрел на каменный знак и повторил, чтобы удостовериться окончательно:
— Так, значит, здесь центр Азии?
Здешние люди переглянулись и ответили:
— Может, здесь, а может, в другом месте. На улице, рядом с бараками. Тут близко.
И повели его на тихую улицу, вдоль которой тащились серые дома, похожие на бараки. Указали на место под окном между деревьями: «Где-то здесь!» Он долго шаркал по земному месту ногами, а потом присел и шарил руками, разгребая опавшие листья. Они шелестели, шуршали, отлетали, обнажая голую землю. Он спросил:
1
— здесь и далее фрагменты, заключённые в квадратные скобки, отсутствуют в авторской машинописи 2000-го года, взятой нами за основу, и добавлены в текст по первой журнальной публикации.