— Беда! Земля трясётся, — пустил он слух по хутору.
Так мирный хутор узнал о войне с германцем. Вражий дух в первый раз попал сапогом на родную Кубань. Вскоре старый казак услышал на хуторе лишнюю толкотню и чужую лошадиную речь. Вот протарахтела железная таратайка и остановилась около его хаты. Из таратайки вышли двое, важный германский чин и его толмач. Только толмач успел посветить фонариком вглубь тёмной хаты, как его выперло оттуда тяжёлым духом. Он откачался на воздухе и крикнул:
— Выходи, казак с бандурой!
Петрович вышел на крыльцо, а бандура осталась в хате.
— Скажи, казак, почему ты сидишь в хате с забитыми окнами?
— Тёмный помин держу по усопшей любимой жене.
Толмач мало понял ответ казака и от самого себя спросил:
— Объясни, какой толк и помин сидеть в тёмной хате? Ты всё равно слепой.
Германский чин был паче догадлив. И так навёл вопросом:
— Когда умерла твоя жена, казак?
— В голодный год.
— Гм, девять лет прошло… Я его понимаю, — обратился германский чин к своему толмачу, — казак сидит во тьме, а тьма суть скорбного цвета. Так он держит скорбь по усопшей любимой жене. Страшный траур! Русский траур!.. И зачем мы полезли в эту страну, где могут держать такой великий траур? Плакала наша победа!..
И германский чин задумался. Покуда он думал, толмач спросил от себя самого:
— Как ты выдерживаешь такой крепкий траур, казак? Я и то едва отдышался.
Старый казак усмехнулся и молвил:
— Я запашок кой-когда продуваю. А для дела вот! — и показал щипцы, гвозди и молоток. Толмач одобрил:
— Ясно, казак. Твоя голова работает чётко и согласна с сердцем.
Германский чин перестал думать и опять заговорил:
— Казак, я прознал про твою слепоту и пожелал тебя видеть. Мой отец тоже слепой. Он ослеп на первой войне с вами. Ты воевал с нами в первую войну?
— Было дело.
— Я так и знал. На каком месте воевал?
— На мокром месте рубал вас, как лозу.
— Это хорошо, казак. А мой отец бил вас на сухом месте и там ослеп… А ты когда ослеп, казак?
— Когда воевал со своими.
— Гм, это тоже хорошо, — молвил задумчиво добрый германский чин.
Петрович обиделся:
— Твой отец ослеп на войне с чужими, а я ослеп на войне со своими. Что же здесь хорошего?
Германский чин подивился душе казака, покачал головой и молвил:
— Я жалею тебя, казак. Мой отец живёт в большом богатом доме со слугами, а ты живёшь в маленькой бедной хате с клопами. Есть разница?
— Есть другая разница. Клопы кусают меня по моей доброте, а слуги твоего отца обирают его по его слепоте.
Германский чин подивился уму казака и пожелал, чтобы тот сыграл ему на бандуре. На что получил сугубый ответ:
— Перед врагом моя бандура отдыхает.
Германский чин стерпел гордость казака. Приказал выдать ему горькой водки и уехал.
Дважды за войну падала бандура с гвоздя сама собою. Дважды за войну пролетала над хатой вещая птица ворон и кидала во двор две смертные косточки-весточки. Погибли старшие сынки, погибли!.. И то добрый знак, что птица стала пролетать стороной. Значит, третий, младший сынок жив. Долго ждал старый казак от него доброй весточки и устал ждать. Через двадцать лет в младшем сынке заговорила кровь, он вспомнил про отца и про Кубань и объявился как зрак на глухом хуторе.
Старый казак услышал через дверь чужие шаги за плетнём и вышел из хаты на крыльцо. И окликнул чужие шаги:
— Стой! Кто идёт?
— Свой! Батя, это я, твой младший сын Пётр! — откликнулся чужой голос во дворе и странно засмеялся.
— Сидай, где стоишь, — велел отец сыну, и тот послушно сел на землю перед крыльцом. Отец спустился с крыльца, подошёл к сыну, ощупал его лицо и крепко молвил:
— Весь в мать-покойницу… А это что такое? — он стряхнул с обеих тяжёлых рук тёплые сыновьи слёзы. Униженный сын плакал. В душе он стыдился своих слёз, а ещё он стеснялся отцовых чоботов и старой хаты-развалюхи. Он даже подумал, что приехал поздно и напрасно.
— Поздно, поздно, — угадал его первую мысль старый отец, — надо было раньше приезжать. Сын поднял голову и снизу вверх твёрдо молвил:
— Я заберу тебя с собою в Москву.
— Сынку, сынку, ты хочешь забрать меня с собою в Москву одного? А хату, а землю, а явор, а плетень, а воздух, и всё, всё ты тоже заховаешь вместе со мною в мешок и увезёшь в Москву?
Сын понял отца и захотел хоть чем-нибудь поправить дело.
— Батя, я буду тебе помогать.
Старый отец вспомнил голодный год, большую яму за хутором и вдруг согласился: