— Победитель!
Его глаза с иронией смотрели: то ли он говорил о гонках, то ли о Фионе. Проспер тоже был там, он стоял в уголке с Лизбет и с какими-то незнакомыми мне людьми.
— Вы шли коротким маршрутом, — сказала Лизбет. — Это нечестно.
Ее улыбка все еще была добродушной, но в рисунке нижней губы появилось раздражение.
— Он шел по правилам, — сказал Проспер. — Старина Гарри всегда ходит по правилам.
Рядом возник сильный запах едкого табака. Среди нас оказался Лундгрен с русской сигаретой в зубах.
— Это было самим впечатляющим, — заявил он. — В особенности задранный киль. Вы можете передать мистеру Эгаттеру, что мои люди скоро заедут в его контору.
— Нам надо выписать чек, — напомнил Проспер.
Лундгрен посмотрел на него без улыбки своими глазами цвета гальки. Потом пробурчал:
— Разумеется.
Достал свой бумажник и что-то небрежно нацарапал. Я улыбнулся ему:
— Спасибо.
— Не за что, — сказал он. — Как-нибудь на днях вы должны заглянуть в Дэнмерри. Вы увидите, как мы играем в мужские игры. Возможно, вам захочется присоединиться к нам.
Он вернулся обратно, к компании этаких крепких парней с усами на другой стороне комнаты.
— Отвратительно, — сказал Проспер.
Я понимал, что он имеет в виду.
За обедом я сидел рядом с Фионой, и мне казалось, что я знаком с ней лет двадцать. Мы сидели в розоватом зареве заката, и люди надоедали мне разговорами о том, как здорово я прошел через скалы. Все это было очень восхитительно. Можно было представить, что я нахожусь на празднике.
Почти.
Фиона положила свою руку на мою.
— Вам не надо ходить завтра, — сказала она.
Я пристально посмотрел в серо-зеленые глаза и подумал: «Все те же две старые возможности, Фрэзер. Или ты ей нравишься, или ей нужен бесплатный адвокат. Или и то и другое».
— Я погуляю немного, — сказал я.
«Теряешь голову»; — прозвучал голос Проспера в моем сознании. Но я его проигнорировал.
Так тому и быть.
Глава 11
Я дошел на веслах до «Зеленого дельфина» и приготовил себе чашечку чая «Герцог Грэй». Небо опустилось совсем низко, и небольшой теплый дождичек прогуливался над заливом. Огни на яхтной стоянке отражались, словно большие желтые звезды, в зеркальной воде. Кто-то причаливал, другие уходили. Над водой разносился шепот голосов, спокойных и умиротворенных, и плеск весел.
Я спустился вниз, в каюту, повесил свой пиджак и брюки в обшитый кедром шкаф, почистил над бортом зубы и заполз в спальный мешок. На следующее утро я проснулся при тусклом сером свете из иллюминаторов, под монотонное шипение дождя по воде. На судах суетились люди, готовясь уходить. Несколько судов уже ушли.
Глаза мои болели от выпитого накануне виски. Я наспех съел свой завтрак, натянул спортивный костюм и туфли для бега и погреб к берегу. Для встречи у сарая Эвана было еще слишком рано. Время было как раз для того, что Проспер называл «исцелением Геракла от похмелья».
Я отыскал какую-то тропку и пробежался по ней вверх, до хребтов над заливом и вдоль их тысячефутовой горизонтали. Это было сумбурным карабканьем по грязным кромкам туч, но это разогнало по телу кровь и прояснило голову. Залив оттуда выглядел металлической прожилкой, извивающейся между холмами. Я пробежал около лиги миль по хребту и возвратился обратно тем же путем.
К девяти часам я оказался на своего рода горной трибуне, которая обрывалась отвесно на сотню футов к крутому склону, спускавшемуся к берегу залива. Я переждал с минутку, чтобы не попасть в шквальный порыв дождя, проносившегося вниз по ветру. Яхты уже ушли. Пара чаек пропорхнула мимо, покачиваясь, чтобы прочнее удержаться в воздухе.
Какой-то мужчина шел по дорожке, вдоль берега залива. Он шел со стороны моря. Даже на расстоянии в триста ярдов я мог разглядеть, что это шел Эван. Дорожка как раз и вела к сараю. Небольшое строение с высокой крышей, возможно, площадью в десять квадратных футов, этакое местечко, в котором вы можете держать и сети, и корзинки для омаров. Сарай выглядел так, словно его сложили из этих скал. Прямо перед ним находился маленький причальчик, к которому могло подойти судно, и вода тут была глубокой и черной.
Эван оттянул засов и вошел в сарай. Никакого навесного замка там не было. Я начал высматривать тропку, которая вела бы туда сверху. И тут грохнул взрыв.
Мощный поток зловонного жара ударил в меня и отшвырнул назад. Я пропахал землю, ободрав лицо, ладони и колени. А потом я просто лежал; смотрел в грязное небо, и взрыв гудел в моих ушах. В воздухе стоял неприятный, едкий запах. Он был мне знаком со времен учебы в школе ныряльщиков. Прогоревший нитроглицерин.
Я подполз к краю и заглянул вниз. На какое-то мгновение там не было видно ничего, кроме колец ядовитого желтого дыма. От одного его вида можно было захлебнуться удушливым кашлем. Потом ветер подхватил желтый дым и умчал прочь, и то, что я увидел, было так худо, как я и думал.
Я увидел там пустоту. Словно какая-то акула выскочила из залива, акула с челюстями шириной ярдов в тридцать, и отхватила ими полукруглый кусок побережья, где стоял сарай. А дорожка превратилась в дымящийся рваный камень.
И никакого сарая там не было. Черный шрам длиной ярдов пятьдесят и шириной ярдов сорок.
Судорожно глотая воздух, я начал спуск по краю горы. Было очень тихо. И пахло, как на свалке химических отходов. Я, спотыкаясь, пробирался по сырой торфянистой почве, высматривая то, что мне никак не хотелось бы найти. Чайки вернулись, а глаза у них были получше, чем у меня. Когда они уселись, я заорал на них во всю глотку. Но чайки только вспорхнули в зловонный воздух и уселись там, где я не мог до них добраться. Потом я услышал чей-то голос. В самом конце прибрежной тропинки, среди расщепленных взрывом деревьев стояла тоненькая фигурка в коричневом дождевике, бьющемся на ветру. Фиона.
Где-то вдали от этого выжженного в земле шрама продолжалась обычная жизнь, и ветер все так же проносился над Лоч-Биэгом, над той же старой водой и теми же старыми скалами.
Однако все переменилось. Я заковылял ей навстречу.
— Это был сарай Эвана, — с трудом произнесла она.
Казалось, Фиона всего лишь удивлена. Минуту назад тут кто-то был. А сейчас здесь лишь дыра на морском побережье, и больше никого и ничего.
Она говорила что-то еще. В моих ушах звенело от взрыва. Однако я не слышал ее слов не только по этой причине. Я напряженно думал. Что можно ей сказать?
— Да, — сказал я.
Она не смотрела на эту черную прогалину в земле. Она смотрела на меня. Не знаю, что она увидела, но это заставило ее окаменеть.
— Его там не было, — сказала она.
Я взял Фиону за руку. Ее мышцы напряглись под тканью плаща. Как сообщать о таких вещах? Как, черт подери? Надо просто говорить. Только и всего.
И я ей сказал. Краска отхлынула от ее лица. Оно стало желто-белым, этакого пергаментного цвета, глаза провалились и словно бы проступили глазницы черепа.
— Динамит, — сказала она и стала вырываться из моих рук. Она рвалась к этой черной отметине на земле.
Над нами кричали чайки. Я держал ее крепко. Она вырывалась. Потом перестала вырываться. Спустя год или, может быть, прошло всего десять минут мы побрели медленными, старческими шажками к дому. Когда мы были на полпути, навстречу нам выбежал Гектор. Волосы спутанные, будто он выскочил из постели.
— Что случилось, черт подери? — спросил он.
Я рассказал ему обо всем голосом дрожавшим и шатким. Он уставился на меня непонимающими глазами. Потом побежал к этому шраму. Чайки взмыли оттуда с пронзительными криками.
Мы вернулись в дом. Туфли Эвана стояли на коврике в прихожей. Фиона застыла на месте и пристально смотрела на туфли Эвана.
— Я этому не верю, — сказала она. — Только сегодня утром... Он хлопнул дверью. Всегда эта проклятая дверь.