— А его жена говорит другое.
— Ну, есть один человек, — нехотя сказал он. — У него плавучий контейнер угнало в дрейф. Ему нужен был какой-нибудь парень, который знает здешние течения, чтобы все это собрать. Босс сказал ему, чтобы он обратился ко мне. Он расплатился за это.
— Стало быть, Джимми мог продать бочки непосредственно ему. За тридцать фунтов стерлингов. А ты предлагал двадцать. Как звали того человека?
Его голова моталась по земле из стороны в сторону.
— Курт Мансини. Он работает на одну химическую компанию в Роттердаме. Какая-то «Бэч АГ».
— Он был с тобой сегодня?
— Да.
— Ты ездил на прошлой неделе в Камас-Билэч и украл бочку из сарая.
— Этого я не делал.
— Там на эллинге осталась краска от твоего судна.
— Чепуха. Я был в Блэкпуле. Судном мог воспользоваться кто угодно.
В его словах была логика. Я спросил:
— Почему ты сбросил Эвана Бучэна в рыбий садок?
— Потому что я его ненавидел, — сказал Дональд. — Он был слишком любопытным жалким ублюдком. Как и его американская баба. Да и ты тоже. — Он ухмыльнулся. — Но ты здесь чужак, малыш. За тобой присматривают. За тобой и за американской бабой.
Я легонько стукнул ногой по дросселю. Он завопил от боли. Я вспотел, сердце у меня бешено колотилось.
— Кто присматривает? — спросил я.
Теперь на его лодыжку давила порядочная тяжесть «лендровера». Он огрызнулся:
Ты можешь мне все кости переломать. Но есть люди, которые делают куда похлеще.
— Вроде мистера Мансини, да?
— Это ты сказал, а не я.
Мне бы следовало проехаться по нему. Но я не мог. Я двинул «лендровер» на три фута вперед. Он сел, потирая свои лодыжки.
— Ты так докатишься туда, куда попал Барлини, — сказал я и погнал машину к причальной платформе.
Это был тот тип человека, который без колебаний прибегает к насилию, и потому насилие торжествует над ним самим. Крутой мужик.
Но испуганный крутой мужик. Не убийца, нет.
Далеко в открытом море сухогруз «Мариус Б» приближался к горизонту. День был теплым и влажным, но меня стало знобить. Если тот, кто бросил меня в рыбий садок прошлой ночью, был не Дональдом, то кто же тогда там был? «Глубокая вода, — подумал я. — Полная акул. И по крайней мере одна из этих акул присматривает за мной, и ее глаза — это холодные глаза Курта Мансини».
Я поплыл вдоль побережья, к дому Проспера. Мне нужно было на кого-то положиться.
Его дом представлял собой Дэнмерри в миниатюре, — зубчатые стены, всяческие башенки. И лососи в холле в стеклянных ящиках. Горло у меня болело все сильнее. Проспер выглядел встревоженным, он дал мне выпить большой бокал солодового виски. А потом спросил:
— Есть какие-нибудь успехи?
Я изложил ему всю ситуацию с бочками.
— Гарри, — сказал он, — почему ты не сообщаешь в полицию?
— Тогда получилось бы, что Эван умер разоренным. Если кому-нибудь захочется доказать, что он хранил мины, страховку не выплатят.
Проспер внимательно смотрел на меня своими большими, слегка навыкате глазами, а потом опустил их вниз.
— Это все пустой звук, — сказал он. — Позвони в полицию.
— А Фиона? — спросил я.
— Фиона? — Он жестко посмотрел на меня. — Ну и что же с Фионой?
— Если я позвоню в полицию, ей придется продать Кинлочбиэг.
— Ну и что? — спросил Проспер.
— Я должен избавить ее от этой необходимости.
— О Господи! — сказал Проспер. Его лицо расплылось в улыбке размером с ломтик дыни, и он потянулся за бутылкой виски. — Она все-таки зацепила тебя. Парень, ты обречен. А я-то думал, что этим летом дело для нас пахнет либо смертью, либо славой.
— Смертью, — сказал я. — Никакой особенной славы.
— Но все-таки ты приехал сюда, — сказал он, — стало быть, мы с тобой можем посоревноваться. До начала «Трех Бенов» осталось целых две недели. Совсем недурно было бы позвонить в полицию, немножко подзаняться яхтным спортом, как бы не попасть в беду. Правильно?
Я сидел с ним за столом, кивал и размышлял о крахе моих планов насчет летних гонок.
— Правильно, — согласился я.
Он вздохнул:
— Но тебе же мешает все это.
Я еще раз кивнул и сказал:
— Мне ничто не мешает участвовать в регате. И я ее выиграю.
Он улыбнулся, этакой циничной просперовской улыбочкой. Я поднялся, чтобы уходить. Он положил мне руку на плечо. Его лицо снова стало серьезным.
— Я тоже буду участвовать в этой регате. А ты все-таки будь поосторожнее. И если тебе понадобится помощь, ты только дай мне знать.
Я поблагодарил его и ушел. Виски устроило у меня в горле полный разгром, словно его атаковали пчелы-убийцы. Я нацелил бушприт «Зеленого дельфина» на оконечность Хорнгэйта, закрепил автопилот и рухнул в угол кокпита, старательно дыша носом, чтобы поберечь горло. Все, о чем я мог думать, исчерпывалось словами Дональда: «За тобой присматривают, за тобой и за американской бабой».
Я бросил якорь, свернул паруса, догреб на шлюпке до берега, и у меня осталось ровно столько сил, чтобы, спотыкаясь, доковылять до дому. Фиона в своей мастерской трудилась за крохотным ткацким станком.
Она повернулась. И сначала словно окаменела. А потом вскочила и воскликнула:
— Гарри! — Ее голос мне показался необычайно ласковым. — Чем ты занимался?
Я тяжело опустился в кресло. За тобой присматривают. За тобой и за американской бабой. Но я слишком плохо себя чувствовал, чтобы осознавать что-либо, кроме того факта, что Гарри Фрэзер находится там, где о нем беспокоятся.
— Надышался медузы, — сказал я.
— Медузы?
— Да. Медузы Джокки.
У меня оставалась последняя капля сил. И этот остаток следовало дозировать. Я сказал:
— То же самое дерьмо.
«Должно быть, я выгляжу, как подыхающая рыба, — промелькнуло в моем сознании. — Как усталая подыхающая рыба».
А потом я заснул.
Жизнь стала смутной и туманной. Кажется, Гектор помогал мне подняться по лестнице. Я пытался объяснить ему, что со мной все в порядке, но голос у меня совершенно пропал и мои колени не сгибались. Потом там был какой-то доктор, хмуривший брови над крошечным фонариком, который он совал мне в рот. И был долгий-долгий сон: ночь, День и еще одна ночь, непрестанное жжение в горле и непрестанная тревога, что где-то происходят какие-то вещи без моего контроля.
Все во сне перемешалось: и желтые бочки, и грузоподъемники, и Дональд Стюарт. Но хуже всего было массивное розовое лицо Курта Мансини, уменьшившееся в круглом окуляре бинокля. А спустя какое-то время снова возник дневной свет, и Фиона сидела у постели, и я был в состоянии повернуться к ней с открытыми глазами. Увидев меня, она улыбнулась. Такой радостной улыбкой, как будто кто-то отдернул занавески и дал солнечному свету ворваться в комнату.
— Не разговаривай, — сказала она, взяла меня за руку и крепко ее стиснула.
В ответ я еле-еле сжал ее руку. Я сделался отвратительно слабым. И во рту у меня стоял отвратительный привкус, этакий химически токсический.
— Что со мной случилось, черт подери? — прохрипел я.
— Молчи, — сказала она.
Фиона по-прежнему улыбалась. Казалось, радостная улыбка не сходила с ее лица все эти дни.
— Так что же?
Она вздохнула:
— Доктор не знает. Он сказал, что ты ухитрился вдохнуть какие-то испарения, которые обожгли тебе гортань и вообще загрязнили организм. Это редкий случай — за одну неделю двое пациентов, получивших отравление неизвестным ядом. Первый лежит у него в больнице Инвернесса.
— Джокки? — прохрипел я.
— У Джокки дела пошли на поправку, — сказала она. — А у него положение было хуже, чем у тебя. Доктор сказал, что у него был контакт с самим этим дерьмом, а не с испарениями.
Я кивнул. Если Джокки смог поправиться, стало быть, смогу и я.
— Лежи тихо, — сказала она. — Я заварю тебе чай.
Я лежал и смотрел на нее. Ее серо-зеленые глаза были такими же ясными, как спокойная вода. И как будто во всем мире не было ничего более естественного, чем то, что она ухаживала за кем-то, вторгнувшимся в ее жизнь всего пару недель назад. И с моей стороны это тоже казалось естественным. Кинлочбиэг больше не был чем-то временным, куда я свернул по пути к Просперу, у которого и хотел остаться. Здесь-то как раз и было место для меня. Я вернулся сюда не только потому, что у Дональда вырвались эти угрозы, а потому, что хотел вернуться, очень хотел.