Лицо в зеркале позади стойки бара производило неважное впечатление. Густая щетина с торчащей из нее грязновато-желтой сигаретой. Я явно зашел сюда по дороге на работу в каком-то плохоньком гараже или на заднем дворе какого-нибудь захудалого магазина. Возможно, я и убил кого-то. Однако такая мысль могла бы прийти в голову в каком-нибудь баре-Марселя или Дакара, а не в дорогостоящем рае Женевы.
Там, в баре, сидела премиленькая девушка, блондинка, с голубыми глазками и тщательно нарисованным помадой ртом. Она мельком взглянула на меня. Я перехватил ее взгляд, и она мгновенно отвернулась. Я подумал о ровном серо-зеленом пристальном взгляде Фионы. Уж она бы все углядела через эту щетину и «Голуаз». По счастью, людей, подобных ей, в мире немного.
Девушка повернулась ко мне спиной, скрестив стройные ножки. Я ухмыльнулся бандиту в зеркале бара этакой улыбкой соучастника. Потом взял номер газеты «Ла Суис» из стопки газет и журналов, толкнул несколько франков через прилавок и снова взобрался на велосипед.
Это было на первой странице. Они воспользовались моей фотографией с паспорта, которая ничем не напоминала рожу бандита в зеркале бара.
Заголовок гласил: «Два трупа в Женеве». Подозревали, что я находился в Швейцарии, или во Франции, или, возможно, — на это указывал один компетентный полицейский источник — в Италии. Готфрид Вебер умер от отравления цианистым калием. На другого убитого, Курта Мансини, имелось уголовное досье, в котором сообщалось о вымогательстве и тяжелых телесных повреждениях. Во всем этом было очень мало для меня нового. Кроме цианистого калия. А может быть, это полиция позаботилась, чтобы мне стало известно из газет очень мало нового.
Я медленно катил по шоссе, ведущему к Аннемассу. Когда я добрался туда, было девять утра и железнодорожная станция была забита людьми, направляющимися на работу в Женеву. Я купил билет до Беллегарда. Потом я, помогая себе локтями, пробился к соседнему окошечку и купил еще один билет, на Бонневилль, а к нему — еще и билет на провоз велосипеда. Я закурил сигарету прямо у этого окошечка и выдохнул дым через щелочку в стекле внизу на девушку, сидевшую там. Она недовольно посмотрела на меня. Теперь-то она меня запомнит.
Я откатил велосипед к багажному отделению и сдал его туда. Я сказал мужчине в тамошней конторе, что, мол, идет дождь. Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, его глаза с прищуром поднялись к сверкающему солнечному свету, вливающемуся через окно. Он тоже меня запомнил. А потом я прогулочной походкой вышел на платформу и спрятался за газетой. Спустя десять минут пришел поезд на Беллегард. Я забрался в него и тут же заперся в уборной.
В Беллегарде я сошел и купил себе синий парусиновый рабочий костюм и пару туфель для бега, переоделся и закусил. А потом я позвонил Фионе. Телефон долго не отвечал. В конце концов, она взяла трубку.
— Где ты? — спросила она.
— Так, кое-где, — ответил я.
— Каменоломня, — сказала она.
— Что случилось?
— Мы ходили туда. Мы посмотрели. Там ничего нет.
Я испытал такое ощущение, словно стоял в лифте, и этот лифт вдруг стал падать.
— Что ты хочешь сказать этим «ничего»?
— Скалы. Камни. Пыль. Вода. Никаких химикалий.
— Тогда они, должно быть, сбрасывают это куда-нибудь еще, — глупо сказал я.
— Да. — Ее голос был тихим и полным отчаяния. Я никогда не слышал, чтобы он был таким тихим. Звук его заставил меня и полной мере осознать, насколько плохи наши дела. Она спросила: — И что же нам теперь делать?
Это был хороший вопрос. Отличный вопрос.
— Расслабься, — сказал я. — Я все сделаю.
Потом я закурил желтый «Голуаз», выдохнул дым в стекло кабинки и мысленно окинул взглядом мир, который за короткий срок развалился на части.
Я больше не был адвокатом. И даже не был кем-то, подозреваемым в убийстве, у которого есть возможность все объяснить. Я был мужчиной в синем парусиновом костюме, находящимся посередине пустоты, с менее чем двумя сотнями фунтов в кармане и без паспорта. А позади — два трупа и вообще никаких оправданий.
Глава 27
Поезд вполз на станцию с шипением, словно металлическая змея. Я занял место у окна и пристально смотрел на разворачивающуюся за окном Францию. Я испытывал то же, что, вероятно, чувствует лиса, когда свора гончих псов загнала ее к ее норе, и гам лиса обнаруживает, что какой-то большой, отважный человек прикатил камень и завалил им ход в нору.
Однако этот рабочий костюм все еще действовал на окружающих, и мое лицо было не из того разряда лиц, на которых большинству людей нравится останавливать взгляд. Изящно одетые пассажиры делали все, что в их силах, лишь бы не сесть где-либо поблизости от меня. В Париже я обменял часть из оставшихся у меня денег на французские франки, а остальные — на гульдены, набил сумку едой из автоматов и отправился на метро к Северному вокзалу.
Я попытался там перекусить в вокзальном буфете, но безуспешно. Мне предстояло пересечь две границы, и полиция и таможенники будут там начеку — Европейское это сообщество или нет. Полом я сел на поезд, направляющийся в Ално-Эймер, чуть-чуть южнее бельгийской границы.
Поезд с грохотом мчался через холмистые возвышенности Пикардии. Я время от времени задремывал, мой желудок дергался от волнения, мне приснилось, что я опускаю монетки в платный телефон и набираю номер своей конторы, но монетки у меня кончаются, как только Сирил берет трубку. И тут я проснулся. «Не нужно никакой спешки, — сказал я себе. — Судно никуда не отплывет до завтра. Есть еще уйма времени, чтобы отыскать его, проверить, какой на нем груз, и организовать ему теплый прием в Шотландии»
Когда поезд с ревом въезжал и Ално, мужчина напротив меня вытащил свой паспорт. Да и дальше в вагоне остальные пассажиры тоже потянулись за своими. Я встал, не спеша прошествовал между сиденьями и сошел с поезда. В сигаретном ларьке у станции я купил крупномасштабную карту. Затем отыскал магазин, торгующий велосипедами. Хозяин продал мне за четыреста франков допотопное черное старье. Я взобрался на него и покатил прочь от городка, вверх по шоссе, ведущему в Бенэ. Дома остались позади. Из низкого неба сочился дождичек, шоссе проходило между капустными полями. По другую сторону Бенэ начиналась какая-то узкая дорога, прямая, ровная и пустая. Я поискал глазами полосатые барьеры пограничного поста. Их там не было. И только карта и изменение внешнего вида дороги подсказали мне, что я въехал в Бельгию.
До Монса было около двенадцати миль. К тому времени, когда я добрался до этой станции, мелкий дождичек превратился в холодный, северный ливень, и я насквозь промок. Я купил билет для себя и для своего велосипеда и успел съесть сандвич, пока не прибыл нужный мне поезд.
Громко прогудело объявление на фламандском языке. Французского варианта я не расслышал, потому что был занят запихиванием своего велосипеда в багажное отделение. Я вскарабкался в вагон и нашел себе место у окна. Как обычно, никому не хотелось сидеть рядом со мной. Поэтому я закурил сигарету, чтобы еще больше отбить у них такие намерения, и принялся изучать буклетик с железнодорожной картой, который я подобрал на станции.
Поезд шел прямо до Роттердама, весь путь составлял около ста двадцати миль. Я планировал сойти в Антверпене; доехать на велосипеде до Росендала на другой стороне голландской границы и сесть на тамошний поезд до Роттердама. А пока суд да дело, у меня были добрых полтора часа, прежде чем мне предстояло что-либо предпринять.