А я знал, что происходит, когда в трюм попадает вода. Это было в точности то же самое, что происходило с яликами на водохранилищах в годы моей молодости. Пара дюймов воды — это не проблема, когда судно находится на ровном киле. Но когда оно кренится на один борт, уступая колыханию трюмной воды, вы хлебаете здоровенный глоток этого дерьма и переворачиваетесь.
Возможно, дно и было самым лучшим местом для «Мариуса Б»: глубокая вода, вне досягаемости сокрушительных ударов и натиска волн. Осталось только дождаться водолазов.
За кормой с грохотом взлетел фонтан воды. Теперь уже было слишком поздно. Слишком мелко. Если судно затонет здесь, волны разотрут его на дне в металлические опилки и распространят тонны грязных отходов по берегам Ская и дальше. Я стиснул зубы и прижал плечо к штурвалу.
Дождь, кажется, ослабевал. В направлении открытого моря черная крыша туч поднялась и раскололась, открывая продолговатые полосы более светлого неба. Но волны теперь сделались крутыми, пустотелыми, их верхушки завивались, готовые разбиться вдребезги.
Я выровнял судно и решился высунуть голову из капитанской рубки, благо дверь зияла пустотой. Сорванную дверцу давно куда-то унесло. Ветер попытался сорвать мою голову. Я уперся плечами в косяк.
В четырехстах ярдах от кормы, по правому борту, море превратилось в котел кипящей белизны. Там виднелся какой-то темный горб, который, возможно, был островом. Потоки белой воды бились о него, откатывались назад, снова взлетали вверх и разбивались вдребезги. Прямо за кормой, по линии нашего дрейфа, море было темнее. Из открытого моря всегда трудно различить, как разбивается волна. В более темном месте они, кажется, и разбиваются меньше. Конечно, никакого острова там не было. Надежда растеклась по моим жилам, словно виски. Судно стало отклоняться от курса. Я поплелся обратно, к своему рабству у штурвала.
Мы теперь проходили над первой из этих отмелей, под нами было футов двадцать воды, плюс еще прилив, возможно, футов шесть. Днище «Мариуса Б» должно было касаться грунта. И все, что мне оставалось сделать, — это держать судно прямо. И оно проскочило.
Все, что мне оставалось сделать...
А впереди начала вздыбливаться большая волна. Необычно большая волна. Она была вдвое больше, чем все остальные, так что даже ветер присмирел. Ее гребень вздымался и трепетал. Нос судна начал приподниматься на волне. Он задирался все выше и выше. Где-то внизу что-то вырывалось на свободу, скользя и круша. На волне вырос серый гребень, он торчал на ее верхушке, словно карниз. Нос судна напрягся, чтобы встретить волну. На какой-то промежуток времени мир перестал двигаться и как бы повис на волоске.
И волна разбилась.
Что-то ударило меня в предплечье, словно кувалдой. Меня бросило на пол капитанской рубки, который внезапно превратился в пропасть. Моя голова глухо ударилась обо что-то. Неуклюже растянувшись на полу, я наблюдал, как нос «Мариуса Б» встал вертикально, а волна завилась и этак небрежно обрушила вниз с верхушки своего серого склона водяной занавес весом в миллион тонн. Палуба исчезла под бурлящим белым потоком. А волна поволокла судно вверх, развернула и швырнула носом вперед.
В капитанскую рубку отовсюду вливалась вода. Потоки воды. Я в капитанской рубке поистине оказался под водой.
Судно застряло. Оно как бы споткнулось обо что-то. Спереди донесся скрип, а потом и тяжелое, отвратительное «трах!». Через правый борт хлынула вода. «Скала, — подумал я. — Налетели на скалу».
Гребень волны с ревом умчался в направлении берега и исчез. Судно легло в крен. Оно замерло и не шевелилось. Сели на дно. Я пополз вверх по наклону в тридцать градусов. Надвигалась следующая волна, плечи ее разрастались. Она накрыла нос судна. «Ну вот и все, — подумал я. — Вода хлещет потоками через открытые крышки люков. Судно заполняется водой. А скалы поддерживают его словно лучшие друзья, так что волны получат возможность разнести судно на мелкие кусочки...»
Но судно сдвинулось. Я отчетливо ощутил, как оно движется. Нос поднялся на волне. Поднимался он медленно, однако все же поднимался. Судно кренилось на левый борт. Мое сознание было измочалено до такой степени, что оно вряд ли вообще могло работать. Надо доползти до штурвала. И повернуть...
Никакого движения. Заклинило.
Через окна капитанской рубки я и в полутьме видел острова, похожие на каменных китов. Вода прыгала и бурлила вокруг них. Но что-то было не так. Море выглядело как-то незначительно. Белая вода была не с той стороны островов, с какой надо.
С другой, с дальней стороны.
Палуба у меня под щекой скрипела и вздрагивала. Последним отчаянным усилием я поднялся на ноги.
«Мариус Б» сидел на мели внутри какой-то бухты, охраняемой островами. Со стороны открытого моря волны разбивались о ту брешь, через которую, барахтаясь, прошло судно. По мере того как я наблюдал за происходящим, судно поворачивалось на скале, проткнувшей его корпус пока не развернулось в сторону моря. Из внутренних частей судна доносилось шипение воздуха и треск коробящегося металла. Судно прочно сидело на скале, его палубы были на одном уровне с поверхностью воды Волны высотой в четыре фута почти весело ударялись о его надстройки.
Стало посветлее. Ветер стихал. Прилив менял направление и начинал убывать. Очень медленно, словно старик, я побрел по помещениям этого острова, состоящего из палубных надстроек «Мариуса Б». И в запертом выдвижном ящике стола в радиорубке я все-таки отыскал высокочастотный передатчик.
Спустя полчаса желтенький вертолет «Морской король» застрекотал вокруг мыса в конце этой бухты.
Глава 31
Конечно, я был уголовным преступником. Меня посадили в полицейский автомобиль, который и отвез меня в Инвернесс. В Инвернессе меня отвели в комнату для допросов, и детектив по имени Сван, куривший трубку, предложил мне рассказать ему обо всем. У Свана были дружелюбные серые глаза, что, должно быть, в его профессии приносило удачу. Я в точности рассказал ему, что произошло с того момента, как я покинул Швейцарию, и с удовлетворением наблюдал, как скептицизм уступает место изумлению.
Пока Сван наводил кое-какие справки, мне принесли чаю. Он вернулся обратно, качая головой, и сказал:
— Экипаж «Мариуса Б» сегодня утром сошел на берег. Один человек у них лежит в больнице с ожогом глаз от дизельного пара, а у другого оторвало пальцы — это, должно быть, сделала якорная цепь. Не могли бы вы их опознать?
И мы отправились в больницу. Пальцев лишился Паувэлс, его лицо было таким же серым, как и камни здания больницы. Остальные члены экипажа тоже были там. Кроме Смита. Когда я сообщил об этом Свану, он сказал:
— Мы его поищем. А где мы сможем найти вас, если вы понадобитесь?
Мы снова были в вестибюле полицейского участка. Снаружи, на гранитных улицах Инвернесса, солнце играло в каплях только что прошедшего дождя. Я дал ему телефонный номер Кинлочбиэга.
— Только я уеду на гонку, — сказал я. — На яхтную гонку «Три Бена».
Он посмотрел на меня и покачал головой.
— Вам, видно, не терпится еще раз испытать судьбу, — сказал он. — Удачи вам.
Я поблагодарил его. Удача была одной из насущно необходимых мне вещей, наряду с душем, бритьем и сном этак на сутки. Глаза Свана смотрели не на меня. Я обернулся. Кто-то там стоял на фоне залитого дождем окна.
Фиона.
Я подошел и обнял ее. Она обвила руками мою шею. И у меня было такое ощущение, что я мог бы так простоять целую вечность, вот прямо здесь, в бледно-зеленом вестибюле полицейского участка, в слабом запахе ее духов.