Они поднялись в лифте на шестой этаж. Перед тем как войти к себе в кабинет, Асидзава, обернувшись, сказал Кумао Окабэ:
— Я хочу побеседовать кое о чем с сотрудниками. Попроси, пожалуйста, собраться всех в зале для заседаний.
Большая комната, где обычно происходили редакционные совещания, одновременно служила библиотекой — по обеим стенам тянулись полки, битком набитые словарями и собраниями сочинений различных авторов. Окно было небольшое, и от этого помещение казалось несколько мрачным. Иногда по белому потолку мгновенно проносились и исчезали светлые блики — отражение солнечных лучей, падавших на ветровые стекла и лакированные крыши автомобилей, пробегавших внизу по улице. Иногда солнечный зайчик падал на темные шкафы с книгами, и тогда внезапно разом озарялись и вспыхивали тисненные золотом буквы на корешках. Более двадцати сотрудников редакции разместились вокруг большого стола, стоявшего посреди комнаты, и, ожидая директора, от нечего делать курили.
Застекленная дверь отворилась, и вошел Асидзава. — Прошу извинить, что заставил ждать...
Директор сел в стоявшее в центре кресло. Он был одет изысканно и элегантно, словно артист. Вытащив из жилетного кармана золотые часы с двумя крышками, он бегло взглянул на циферблат и снова защелкнул крышку. Юхэй во всех мелочах придерживался старинной моды, по возможности отвергая все новомодное; ему правились незыблемые обычаи старины.
— Я попросил вас собраться, господа, чтобы сообщить вам следующее. Только что мы с Окабэ-куном вернулись из Информационного управления. Вам, конечно, хорошо известны стиль и манера обращения в этом учреждении. Однако сегодня мы, сверх ожидания, услышали нечто, выходящее за пределы обычных разносов. А именно — нам предложили до передачи материалов в печать присылать все намеченные к опубликованию статьи на просмотр военной цензуры. Говоря коротко, тем самым нас фактически лишают права составлять и редактировать наш журнал. Причина этого, как нам было заявлено, состоит в том, что «Синхёрон» — журнал либерального толка. Это единственный довод, который нам привели. Мы пытались пустить в ход все аргументы, но чем больше мы объясняли и протестовали, тем хуже был результат. Все, что мы говорили, было сказано совершенно впустую. Мы ничего не могли поделать. Вот как обстоят дела... Итак, на ближайшее время нам не остается ничего другого, как подчиниться так называемому «руководству» Информационного управления. Очевидно, несколько ближайших номеров нашего журнала будут представлять собой нечто весьма неприглядное. Я на это иду. Бесполезно сопротивляться насилию. В самом деле, всего какой-нибудь час назад майор Сасаки орал на меня, заявляя, что сотрет с лица земли все журналы, подобные нашему «Синхёрону». Очевидно, господа военные считают, что могут, если пожелают, полностью ликвидировать такой рупор общественного мнения, каким является вся пресса вообще., Говорить с подобными личностями о вопросах культуры, все равно что декламировать Байрона перед свиньями,;— директор сделал паузу и, спокойно улыбаясь, обвел взглядом сотрудников.
Молодые журналисты молчали. Некоторые сосредоточенно рассматривали потолок,— может быть, они уже па все махнули рукой. Другие не поднимали глаз от стола,— они, кажется, находились в состоянии крайнего замешательства. Третьи сидели закрыв глаза, со скрещенными на груди руками, и думали о чем-то своем. Два десятка сотрудников, каждый по-разному, безмолвно слушали речь директора. Юхэй зажег погасшую сигарету и продолжал:
— В наше время бесполезно говорить о таких понятиях, как свобода слова. Как известно, министр торговли и промышленности Накадзима был отстранен от своего поста только за то, что пытался взять под защиту Асикага Такаудзи*; профессор Минобэ предан суду за теорию о земном происхождении императоров. С этого момента в парламенте взяли верх реакционные силы; парламент сам похоронил право свободно высказываться со своей трибуны. При таких порядках военщина и бюрократия могут- совершенно безнаказанно творить произвол... Теперь японский народ полностью уподоблен ломовой лошади, впряженной в телегу. Его подгоняют сзади кнутом, и ему не остается ничего другого, как бежать вперед... Ну а сейчас мне хотелось бы послушать ваше мнение о том, как вы представляете себе дальнейшую работу в нашем журнале. Давайте подумаем над этим все сообща, хорошо?
Воцарилось молчание. Сотрудники все были молодые люди в расцвете сил, не старше тридцати семи, тридцати восьми лет, многие носили длинные волосы, как это заведено у поэтов. Первым заговорил сидевший в конце стола Мурата — высокий, худощавый молодой человек.
Асикага Такаудзи — один из феодальных князей (XIV в.). Официальная история считает, что он изменил императору.