— Ну, что у вас слышно? Все здоровы?
— Спасибо, да, все в порядке.
— От Тайскэ письма были?
— Давно не получала. Он ведь служит недавно. Наверное, некогда писать...
— Вот это жаль... Видишь ли, дело вот в чем... Отец получил письмо от Кунио-сан... Да, сегодня... Относительно Юмико. Тебе известно что-нибудь об этом?
— Да, слышала.
— От кого?
— Кунио сам рассказал мне. Сказать по правде, все это меня очень тревожит.
— Ах, вот как... Скажи, а отец и мать в курсе дела?
— Нет, они ничего не знают.
— Я так и предполагала. Ну, ясно! Вот потому-то я и затрудняюсь, как быть... Ведь мы же не можем дать ответ, не зная мнения родителей.
— Разумеется.
— И потом, ведь Кунио-сан собирается поступить в авиацию... У тебя муж в армий, если теперь и Юмико ждет такая же участь, я, право, этого не переживу... Ведь летчик — это самое опасное, правда?
— Да... Даже не знаю, что посоветовать. Может быть, мне поговорить с мамой?
— Это было бы самое лучшее, но я боюсь, не будет ли это неприятно Кунио?
— Но ведь рано или поздно"родители все равно все узнают. Попробую посоветоваться с мамой.
— Вот хорошо, так и сделай. По-моему, Юмико нечего торопиться с замужеством.
Телефон в доме Асидзава находился в коридоре, неподалеку от кухни. Госпожа Асидзава, приготовлявшая ужин, слышала разговор Иоко.
— О чем это ты собираешься со мной советоваться?
— Дело в том, что...— сказала Иоко, заглядывая в котел, не кипит ли вода,—Кунио-сан написал письмо отцу: он просит разрешения обручиться с Юмико. Мама, конечно, встревожена. Она говорит, что не знает, известно ли вам об этом предложении. Не зная вашего мнения, они с отцом не могут решить что и ответить...
— Ах, как же нехорошо он поступил! Нам придется просить извинения у профессора и госпожи Кодама! А с Кунио я еще поговорю хорошенько!
— Мама, не обижайтесь на нас,— тихо сказала Иоко.— Но, честное слово, и отец, и мать, и я сама — мы все были бы рады этому браку! Если бы не война, право никого лучше Кунио...
— Ничего не поделаешь, война всем приносит одно лишь горе,— Спокойная, выдержанная свекровь почти никогда бурно не проявляла своих чувств. Она повернула выключатель. На улице уже совсем стемнело. В электрическом свете ярко заблестела серебристая чешуя рыбы, лежавшей на кухонной доске.
В этот вечер Юхэй задержался в редакции и пришел домой поздно. В десять часов Кунио позвали в гостиную. Отец и мать пили чай за круглым столом. Толстые
портьеры закрывали окна, отгораживая гостиную от царившего на улице мрака, горела только одна высокая стоячая лампа, и комната, погруженная в полумрак, казалась какой-то особенно тихой и неприветливой. Отец уже переоделся в японское платье. В коротком халате он выглядел старше, чем обычно.
В котором часу ты завтра едешь? — спросил отец.
— Хочу выйти из дома в восемь утра.
— Смотри не увлекайся там чересчур, Кунио. Ты такой неосторожный,— напомнила мать.
— Я хочу поговорить с тобой относительно Юмико,— снова заговорил Юхэй.— Да будет тебе известно, что я от души приветствую твое намерение жениться на ней.
Кунио, пораженный его словами, внезапно почувствовал, что всю сто внутреннюю настороженность и враждебность как рукой сняло. «Нет, я все-таки очень люблю отца!» — подумал он.
— Юмико характером непохожа на Иоко, но, по всей видимости, она тоже очень славная девушка. Впрочем, у профессора Кодама и не может быть плохой дочери... Я вполне одобряю твой выбор.
«Ну, значит, все уладилось!» — подумал Кунио. Все окончилось, сверх ожидания, легко и просто. Он вздохнул с облегчением, сердце радостно забилось. «Нужно сразу же сообщить об этом по телефону Юмико!» — подумал он. Но отец продолжал:
Да, я вполне одобряю твое намерение, но, как я уже говорил тебе однажды, я никак не могу согласиться, чтобы ты теперь же, немедленно обручился с Юмико. Пожалуйста, не пойми меня превратно и постарайся сам хорошенько все взвесить.
Юхэю хотелось поговорить с Кунио, как говорит отец с сыном, привести ему все свои соображения и доводы, чтобы сын по-настоящему его понял. Но его слова вызвали в душе Кунио совсем обратную реакцию. Он весь так и вспыхнул гневом, решив, что отец ведет с ним нечестную двойную игру. Сперва заявил, что согласен, обезоружил его этим заявлением, а теперь утверждает нечто диаметрально противоположное... Кунио усмотрел в этом исключительно хитрый, коварный маневр. Он почувствовал себя обманутым, преданным.
— В скором времени ты должен уйти на военную службу. Надо думать, ты попадешь и на фронт. Должен сказать, что я отчасти понимаю твое стремление именно в такое время обручиться с Юмико. Но не забудь, что тем самым ты свяжешь девушку. Юмико должна будет ждать тебя, а неизвестно, когда ты вернешься. При таких обстоятельствах заставлять ее ждать — чрезвычайно жестоко. Впрочем, это было бы еще полбеды, если допустить, что ты вернешься благополучно. А если нет? К сожалению, приходится подумать и о таком варианте. Представь себе, что ты не вернешься,— что тогда? Для Юмико ничего не может быть ужаснее и трагичнее... Вот тут-то и возникает вопрос об элементарной гуманности. Она будет ждать, тебе это, конечно, приятно, но ей-то каково? В самом деле, взгляни на Иоко! Каждый день для нее пытка, она глубоко несчастна. Я и перед Иоко чувствую себя виноватым. А если еще и на Юмико обрушится такое же горе, мне оправдания не будет перед профессором Кодама. Ты, говорят, ни с кем не советуясь, по собственной инициативе послал ему письмо и, как я слышал, поставил и профессора и госпожу Кодама в весьма затруднительное положение.