Спрыгнув с перил балкона, Парис покинул свои покои и оказался в прохладной зале. Он лишь проверит эту вражескую лошадь. Отчаянно уверял себя Парис. Если не страх за свой народ, то, конечно, внутреннее душевное спокойствие двигало им. Он кивнул самому себе, его шаги стали уверенными, бессознательно имитирующими уверенную походку Гектора. Видимо плащи Гектора, которые Парис носил последние дни, дарили больше уверенности.
Он колебался, в голове бушевала страшная мысль, беспокойство снова разъедало грудь. Аполлон, Тартар его побери, он был трусом; он позволил Гектору сражаться в личных битвах, но не смог защитить брата в нужный момент, отомстив Парису за Елену. А теперь Гектора больше нет… а что сталось с Андромахой и маленьким Астианаксом? Парис мельком видел их… Хотя это было лукавством. Он боялся тех страшных эмоций, которые увидел бы в глазах Андромахи. Возможно, горе, возможно, гнев или, может быть, то, чего Пэрис боялся больше всего: прощение. Немую жалость.
Когда он бежал мимо царских покоев, уши его пронзил резкий плачущий вопль. Без сомнения, зная, что означал этот крик, Парис быстро вбежал в комнаты и увидел деревянную кроватку, спрятанную в венке развевающихся оборок и завесей. Его племянник жалобно плакал, и Парис понял, что настал час попросить у ребенка прощения.
Ошеломленный и испуганный, он рискнул пройти дальше. К манящему балдахину, занавеси которого медленно веял ветерок. Солнечный свет пятнисто и весело плясал на мрамору пола. Плач продолжался, все громче и громче, пока не превратился в резкий вой в его ухе. Парис шел дальше, словно крики младенца могли обратиться в обвинения взрослого племянника.
Парис почти желал этого. Он хотел, чтобы кто-то кричал и орал на него, бил до крови, чтобы он мог быть наказан за смерть брата.
Не его вина.
Так успокаивали.
Ведь Ахиллес был тем, кто убил великого троянского мужа, но кто привел убийцу к этим желтым берегам? Чья рука двигала рукой Ахиллеса? Кто украл жену другого мужчины и взял с собой ее невинную сестру?
Мысли улетели, стоило ему взглянуть на племянника. Астианакс немного успокоился: возможно, он ощутил знакомое присутствие или просто хотел увидеть убийцу своего отца. Парис не знал. Все, что он мог видеть — это те невероятные королевские голубые глаза, которые смотрели на него из под вороха тряпок и шелка. Все еще опухшие и красные от слез, в которых отражалось собственное изможденное лицо и глубокая печаль, лежавшая в его душе.
Ему виделся Гектор. И голубые глаза брата. Сколько раз Парис видел радость и смех, силу и пламя в этих глубоких очах? Сколько раз Парис завидовал этим глазам, ибо сам унаследовал грязные серые, а не эти царские очи.
Он осторожно протянул руку и обнял маленького мальчика вокруг крохотного тела, его рука потрепала буйные черные кудри, так напоминающие отцовские. С трогательной хрупкостью маленький Астианакс наклонился в объятия дяди, всей силой протягиваясь к сильному мужскому началу, которое ушло из его жизни.
На глазах Париса навернулись слезы. Боги, что он сделал с этим младенцем, какой ужас он навлек на всех вокруг, забрав Елену и Гермиону из Спарты?
Нет…
Он затряс головой, утыкаясь лбом к маленькую фигуру племянника. Елена стоила того и он никогда о ней не пожалеет. Он будет любить ее до самой смерти и никогда не извиниться за это. Независимо от того, во что верил мир, Парис любил красоту… любил глубже, чем могло казаться.
— Парис.
Он вздрогнул и обернулся. Взгляд его разбился о глаза Андромахи, чье прекрасное лицо было подчеркнуто усталостью и каким-то неизвестным выражением серости, которое преследовало Париса, даже когда он отрывал взгляд.
— Что привело тебя сюда, брат? — мягко спросила она, и в ее голосе не было упреков.
Проглотив внезапное чувство вины, которое угрожало топить его до самой смерти, Парис нежно протянул ей племянника, рассеянно поглаживая руками волосы ребенка, прежде чем окончательно передать его Андромахе.
— Я слышал плач. Просто хотел… возможно, он проголодался или замерз…
— Он скучает по отцу. — хрипло прошептала Андромаха. Парис отказывался слышать. — Хорошо, что пришел ты, он, должно быть, соскучился и по тебе тоже.
Внезапно он не выдержал. Захлебнувшись, Парис упал на колени, на покрытый шелками мрамор, его руки запутались в ее платье, и столь долго сдерживаемые слезы потекли рекою, выходящей из берегов.
— Аполлон, прости меня, Андромаха… Мне жаль… Я все это навлек на наши головы и…
— НЕТ!
Женщина яростно выплюнула эту фразу, в глазах заблестели ее собственные слезы. В темных теплых радужках Парис не увидел порицания или гнева. Вместо этого он встретил почти злобную жестокость, которая охладила его и очаровала.
— Только Ахиллес. Он пришел на эти земли во имя славы, убивая и грабя, как ему заблагорассудится, не обращая внимания на живых людей, которых он обижает. Вы не виноваты. Ты не виноват.
Она глубоко вздохнула, успокаивая сына, который заерзал в ее объятиях.
— Пойми и ты, Парис. Обвинять себя бесполезно; либо сражайся, либо забудь о нас.
Молодой царевич успокоился, погружаясь в дрему на руках матери.
— Брисеида… — прошептал Парис.
Андромаха кивнула.
— Да. Он тоже обидел ее.
Оба вспомнили о молодой женщине, все еще томящуюся даже в лоне родной семьи. Было заметно, что она скучает по нему, хотя именно он был монстром, убивающим людей.
Вздохнув, Андромаха покачала головой.
— Где Елена? Я думала, она ищет тебя. Праздник и вино, кажется, всем ударили в головы…
Увидев, что мрачное мгновение рассеялось, Парис поднялся на ноги и робко улыбнулся своей сестре.
— Мы все пьяны, Андромаха. Клянусь тебе, отныне я буду любить Астианакса так, как если бы он был моим родным сыном.
Она кивнула и нежно передала своего маленького сына дяде. Парис наклонился вперед, нежно поцеловал темные кудри и прикрыл глаза.
Я отомщу за твоего отца, мальчик.
Его разум шептал обещание, глаза сосредоточены на младенце, и все мысли о зловещей деревянной лошади были забыты.
***
У нее раскалывалась голова… горло горело, в носу стоял едкий запах жженых людских тел. И Аполлон ей помог, она упала в обморок и …
Проснувшись от беспокойных снов, Гермиона задохнулась от чистого воздуха. Веки все еще жгло, текли слезы. Она сморгнула, сбрасывая тяжесть сна, и снова вздохнула. Что-то было не так… мгновенно насторожившись, она огляделась и приметила ужасающее оранжевое сияние, исходящее с улицы.
Гермиона сбросила с изящного тела простыни и бросилась на балкон. Когда она увидела кровавую бойню прямо внизу, то кровь застыла в жилах, и внезапно отчаянные крики наполнили ее комнату звуками преисподней. В воздухе витала боль, разрывая мирную ночь мучительной печалью.
Ворота дворца казались плотно запертыми, слуги метались взад и вперед, туша поток горящих стрел. Даже из того, что она могла видеть в мерцающей темноте, дворец казался целым и невредимым, но внутри горел город, крошечные группки обезумевших людей бежали из города…
Их гнали греческие воины.
Аполлон, помилуй! Как же это случилось! Как они проникли за крепкие городские стены?
Ветер нес облака дыма прямо в ее лицо. Гермиона поспешно отвернулась, закашлявшись, глаза заслезились. Сглотнув желчь в горле, она отвернулась и заставила себя разомкнуть веки. Прищурившись, сквозь внезапное облако мутно-серого цвета, окутавшее ее мирное убежище.
Гермиона бросилась вон из покоев. В задымленных залах дышалось легче, несмотря на отчетливый едкий привкус смрадного пепла на языке.
— Брисеида! — она задохнулась. — Брисеида! Брисеида иди скорее, мы должны найти…