— Бессмертные даровали мне способность… м-м-м… менять свой облик.
— Кто ты? — настаивала она. — Что ты такое?
В ровном голосе красавицы не слышалось ни злости, ни особого возмущения. Страх или ненависть не исказили её идеальные черты. Однако лезвие продолжало давить на мой живот. Женщина ждала ответа.
— Меня зовут Томас Хокенберри. Я схолиаст.
Пустая затея. Она всё равно ничего не поймёт. Надо же, как неуклюже и коряво вклинилось моё имя в нежную мелодию античной речи.
— Тоу-мас Хок-эн-беа-уиии, — повторила супруга Париса. — Звучит по-персидски.
— Вообще-то нет, это смесь датского, немецкого и ирландского, — возразил я, осознавая, что на сей раз не просто порю чушь, но и смахиваю на сущего психа.
— Одевайся, — бросила она. — Потолкуем на террасе.
Просторная спальня Елены имела целых две террасы: одна выходила во дворик, другая наружу, на юго-восточную часть города. И разумеется, дочь Зевса повела меня на внешнюю половину, а не туда, где лежало спрятанное снаряжение. Красавица ни на миг не выпускала из рук короткий, остро заточенный клинок. Мы безмолвно постояли у перил. Огни города и случайные вспышки грозы бросали яркие блики на наши лица. Ветер легко развевал тонкую, полупрозрачную ткань хитонов.
— Ты божество? — спросила Елена.
Я чуть было не ответил «да». Но в эту минуту меня внезапно, горячо и неудержимо потянуло сказать правду. Хотя бы для разнообразия.
— Нет, — покачал я головой, — не божество.
— Так и знала, — кивнула красавица. — Если бы ты сейчас соврал, я бы точно выпотрошила тебя, как рыбу… — Тут она мрачно усмехнулась. — Олимпийцы иначе ведут себя в постели.
«Ну вот, нарвался», — кисло подумал я, хотя ничего не сказал.
— Как получается, что ты можешь принимать чужой облик? — не отставала Елена.
— Боги позволили…
— Зачем?
Кинжал блеснул в паре дюймов от моей груди, прикрытой одним лишь хитоном.
— Такова была их воля. — Я хотел пожать плечами, но припомнил, что этот жест ещё не вошёл в обиход. — Они хозяева. Моя работа — наблюдать за войной и обо всём им докладывать. Это проще делать, когда находишься в шкуре… другого человека.
Казалось, Елену вовсе не удивили мои слова.
— А мой троянский любовник? Что ты сделал с настоящим Парисом?
— С ним всё в порядке. Как только я покину оболочку Приамида, он вернётся к тому занятию, которое прервал.
— И где же он окажется?
Ну и вопросики. На засыпку.
— Э-э-э… там же, где и находился, когда я занял его оболочку. Наверное, покинет город, чтобы присоединиться к битве.
По правде говоря, получив своё тело, герой окажется в том месте, где очутился бы, если б не моё вмешательство — будет дрыхнуть или обхаживать рабыню в ставке Гектора, а может, даже сражаться. Но не объяснять же такие вещи Елене! Не думаю, что её увлечёт лекция о функционировании волн вероятности и квантово-темпоральном синхронизме. Я бы сразу запутался, рассказывая, почему ни Парис, ни окружающие не заметят его отсутствия, напротив, сохранят воспоминания о том, что он якобы сделал или сказал за это время. Квантовая последовательность сомкнётся в месте разрыва без малейшего шва, как только я выйду из чужой оболочки.
М-да, тут самому бы разобраться.
— Покинь его тело, — приказала дочь Зевса. — Покажи, каков ты на самом деле.
— Госпожа, если…
Она молниеносно взмахнула рукой, лезвие распороло шёлк и кожу, и по моему животу потекла тёплая кровь.
Медленно, очень медленно я поднял правую ладонь, раскрыл меню функций и коснулся иконки на вибрасе.
И снова стал Томасом Хокенберри: ниже ростом, худощавее, неповоротливей, со слегка близоруким взглядом и редеющей шевелюрой.
Елена сощурилась и стремительно — настолько стремительно, что я не поверил своим глазам, — взметнула кинжал в воздух. Раздался треск разрезаемой… Нет, к счастью, не плоти, а всего лишь завязки хитона из бледного шёлка.
— Не двигайся, — прошептала красавица и свободной рукой сорвала одежды с моих плеч.
Побелев как смерть, я остался стоять обнажённым перед этой грозной женщиной. В этот миг моё фото послужило бы идеальной иллюстрацией для энциклопедии — если бы его поместили под словом «жалкий».
— Можешь одеваться, — изрекла Елена Троянская через минуту.
Я попытался нацепить хитон обратно. Пояса больше не было, половинки одеяния пришлось держать обеими руками. Супруга Париса казалась погружённой в раздумья. Несколько минут мы молча глядели на город. Даже в столь поздний час высокие башни Илиона сияли в мерцающем свете факелов. Крепостные валы у внешних стен опоясывала цепочка смотровых костров. Далее на юге, за Скейскими воротами, полыхали горы трупов. Юго-западное небо клокотало чёрными тучами, из которых поминутно вырывались ослепительные вспышки. Звёзды померкли; в воздухе пахло дождём, неумолимо наползающим со стороны горы Ида.