— Наверное?
— Видишь ли, бессмертные перенесли меня на Олимп сквозь пространство и время… — Всё равно не поймёт; ну и ладно. — Кажется, я умер в той жизни, а они каким-то образом восстановили мой прах. Но не память. По крайней мере не целиком. Иногда в голове возникают картинки из прошлого, зыбкие, как мечта или сон.
— Я знаю, о чём ты, — откликнулась Елена.
И схолиаст из двадцатого столетия поверил: действительно знает. Неясно откуда и всё же — знает.
— Кому именно ты служишь, Хок-эн-беа-уиии?
— Отчёты выслушивает одна из Муз. Однако лишь вчера стало известно, что моей жизнью управляет сама Афродита.
— Странно, — вскинулась красавица. — Моей тоже. Как раз вчера, когда она вытащила Париса из горячей схватки с Менелаем и перенесла в нашу постель…[17] Сначала я отказывалась, но богиня угрожала предать меня губительной, испепеляющей ярости (это её слова) троянцев и ахейцев…
— А ещё покровительница любви… — негромко сказал я.
— Покровительница похоти. Вожделений, о которых мне столько известно, Хок-эн-беа-уиии.
И снова я не нашёл что ответить.
— Мою мать звали Леда, дщерь Ночи, — будничным тоном поведала Елена. — Однажды Громовержец спустился к ней и обольстил, приняв вид лебедя. Огромного такого самца… В нашем доме была фреска, изображающая моих старших братьев у алтаря Зевса. И меня — в виде большого белого яйца.
Тут я не сдержался и громко прыснул. Живот непроизвольно сжался, ожидая удара холодной стали.
Красавица лишь обнажила белые зубы.
— Так что не рассказывай мне про похищения или про то, каково быть пешкой в руках богов, Хок-эн-беа-уиии.
— Ну да. Когда Парис появился в Спарте…
— Нет. Когда мне исполнилось одиннадцать, я была насильно увезена Тезеем из храма Артемиды Орфийской и вскоре понесла. Дочка, Ифигения, не вызывала в сердце нежных чувств, пришлось отдать её на воспитание Клитемнестре и Агамемнону. Братья избавили меня от ненавистного брака, забрали из Афин обратно в Спарту. Тезей же отправился с Геркулесом воевать против амазонок, потом женился на одной из них, вторгся в царство Аида, ну и заодно прогулялся по лабиринту Минотавра на Крите.
У меня начала кружиться голова. Троянцы, греки, божества — за плечами каждого из них долгим шлейфом тянулась какая-нибудь запутанная история, только и поджидающая удобного случая, чтобы обрушиться на несчастного слушателя. При чём это здесь?..
— Мне всё известно о вожделениях, Хок-эн-беа-уиии, — речитативом повторила Елена. — Великий царь Менелай назвал опозоренную девушку своей невестой, хотя такие мужчины предпочитают девственниц. Чистота породы для них важнее жизни. А потом явился Парис, наученный Афродитой, и снова похитил меня, увёз на чёрном корабле в Трою, точно… добычу.
Она остановилась. её глаза внимательно изучали меня. Что здесь ответишь? Холодный, даже ироничный тон красавицы разверз передо мной непроглядную чёрную бездну горечи… Хотя нет, не горечи, спохватился я, заглянув в эти огромные очи. Их наполняла жуткая тоска. И смертельная усталость.
— Хок-эн-беа-уиии, — промолвила Елена, — ты тоже считаешь меня самой прекрасной женщиной в мире? Ты пришёл похитить меня?
— Нет, не за этим. Мне и самому некуда идти. Дни схолиаста Хокенберри сочтены. Я обманул Музу и её госпожу Афродиту. Богиня любви ранена Диомедом и проходит курс лечения, но когда она выйдет… Или мне конец, или мы не стоим сейчас на этой террасе.
— Даже так?
— Да.
— Идём в постель, Хок-эн-беа-уиии.
В серую предрассветную пору, спустя пару часов после нашей новой близости, я пробуждаюсь, чувствуя необыкновенный прилив сил. Лежу спиной к Елене, однако почему-то уверен: она тоже не спит на своей просторной кровати с затейливыми ножками.
— Хок-эн-беа-уиии?
— Что?
— Как же ты служишь Афродите и прочим богам?
С минуту я размышляю над вопросом. Затем поворачиваюсь. Прелестнейшая во вселенной женщина, освещённая тусклыми отблесками из окон, облокотилась на белый локоть; её долгие тёмные локоны, немного спутавшиеся за время нашей близости, ливнем стекают на обнажённые плечи и руку. Широко распахнутые глаза пристально смотрят на меня.
— О чём ты? — спрашиваю я, хотя и сам догадался.
— Зачем бессмертным переносить кого угодно «через время и пространство»? Тебе что-то известно?
Я на миг смыкаю веки. Как ей растолковать? Сказать правду будет чистым сумасшествием. Но, как я уже признавался, обман способен до того опостылеть…
17
Тут Хокенберри противоречит сам себе: в шестой и девятой главах он утверждает, что поединок имел место несколько лет назад.