Исключения, опять же по Фэглсу, составляют лишь те случаи, когда вместо Одиссея вдруг возникает Улисс или, скажем, вместо Афины — Минерва. И хотя Александр Поуп, потрясающе красиво переложивший «Илиаду» в виде героических рифмованных двустиший, не гнушался подобными метаморфозами, мою личную «негативную способность» здесь зашкаливает. Похоже, иногда лучше играть в солдатиков одного цвета.
Примечание: тем, кто, подобно автору, с трудом запоминает имена богов, богинь, героев и прочих эпических персонажей и нуждается в неком пособии, рекомендую обратить внимание на список основных действующих лиц, находящийся в конце книги.
1
Долины Илиона
Гнев.
Пой, о Муза, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, мужеубийцы, на смерть обречённого, гнев, который ахеянам тысячи бедствий содеял и многие души могучие славных героев низринул в мрачный Дом Смерти. И раз уж открыла ты рот, о Муза, пой и про гнев богов, столь раздражённых и сильных на этом их новом Олимпе; а ещё про гнев постлюдей, пусть и ушедших от нас, и, конечно, про гнев горстки людей настоящих, пусть и давно поглощённых собой и уже ни к чему не пригодных. Пока ты распелась, о Муза, воспой также гнев тех суровых созданий, глубокозадумчивых и ощущающих мир, но не-слишком-похожих-на-нас, забывшихся сном подо льдами Европы, умирающих в серном пепле на Ио, рождённых на Ганимеде, в холодных каньонах.
Чуть не забыл я, о Муза, воспой и меня, злополучного, что возрождён-сам-того-не-желая, несчастный и мёртвый, Том Хокенберри, филологии доктор, для близких друзей Хокенбеби — для друзей, давно обратившихся в прах, из безумного мира, того, что остался в далёком-далёком прошедшем.
Пой же и мой гнев, пусть ничтожен и слаб он рядом с яростью тех, кто бессмертен, или того же Ахиллеса-мужеубийцы.
Впрочем, я передумал, о Муза, не пой мне. Я тебя знаю. Я был твоим пленным, слугой, о несравненная стерва. Больше тебе я не верю. Ни слову. Ни жесту.
И раз уж я невольно стал Хором этой истории, то начну её, где сам пожелаю. А пожелал я начать её здесь.
День как день, один из многих за те девять лет, что миновали после моего второго рождения. Просыпаюсь в казармах схолии— там, где красный песок, лазурное небо и огромные каменные лица, — получаю вызов от Музы, кровожадные кербериды обнюхивают меня и пропускают, хрустальный высокоскоростной эскалатор возносит к зелёным вершинам Олимпа — это семнадцать миль в высоту по восточному склону, — после доклада вхожу на пустую виллу хозяйки, выслушиваю отчёт предыдущей смены, получаю видоизменяющий браслет, непробиваемые доспехи и с тазером за поясом квитируюсь на вечерние долины Илиона.
Вы когда-нибудь пытались представить себе осаду Трои? Если да, то я, как профессионал, только этим и занимавшийся целых двадцать лет, должен уверить: воображение вас подвело. Меня тоже. Правда жизни во много раз чудесней и ужасней того, что показал нам вещий слепец.
Прежде всего поражает сам город — Илион, или Троя, огромный укреплённый полис древнего мира. Отсюда, с побережья, где я нахожусь, до него две с лишним мили — и всё же мне отчётливо видны гордые стены на возвышении, озарённые сиянием тысяч факелов и костров, длинные закруглённые башни, не настолько уходящие в небеса, как убеждает нас Марло, и тем не менее — внушительные, изумительные, ошеломляющие.
Боевой лагерь ахейцев, данайцев и прочих завоевателей — строго говоря, никакие они не «греки», появления этого народа ждать ещё века и века, но мне привычнее величать их именно так — растянулся у моря на многие мили. Рассказывая студентам о Троянской войне, я всегда отмечал, при всём почтении к поэтическому гению Гомера, что в действительности сюжетом «Илиады» могла оказаться и незначительная стычка, каких-нибудь несколько тысяч воинов с обеих сторон. Исходя из содержания поэмы, даже самые начитанные знатоки, члены схолии, оценивали численность ахейцев и остальных греков, что приплыли к этим берегам в своих чёрных кораблях, в полсотни тысяч голов, не больше.