— Помилуй, что за речи, жестокосердый сын Крона! Значит, плакали мои тяжкие труды? Да я тут потом исхожу, точно какая-нибудь смертная рабыня, бросаю целые армии в наступление, задабриваю мужское эго каждого из героев, только бы парни не перерезали друг друга раньше, чем разрушат Трою… Это же сколько сил — моих сил, о Зевс! — потрачено, чтобы навлечь великие несчастья на царя Приама, и Приамовых сынов, и Приамов город!
Громовержец хмурит брови, чуть наклоняется вперёд из своего неудобного на вид трона, складывает и снова расцепляет огромные руки.
Гера раздражённо всплёскивает ладонями:
— Поступай как знаешь — а ты всегда так и делал, — только не жди от нас похвалы.
Зевс поднимается с места, распрямляясь во все свои двадцать футов роста. Среди прочих, восьми— или девятифутовых богов он выглядит настоящим исполином. Лоб громовержца скорее сморщен в недоумении, чем нахмурен. Голос Кронида гремит небесным громом (и это не поэтическая метафора):
— Гера, Гера! Моя любимая, дражайшая, ненасытная половина! Ну тебе-то какое дело до Приама и Приамовых сынов? Чем они заслужили такую немилость? Ведь ты готова стереть Илион с лица земли!
Супруга молчит, опустив руки, и это лишь подхлёстывает царственный гнев Зевса.
— Слушай, богиня, да это даже не злость — аппетит! Чтобы его утолить, тебе пришлось бы высадить ворота Трои, разнести её крепкие стены и поглотить несчастных живьём!
Судя по выражению лица Геры, она и не собирается опровергать это обвинение.
— Ну… э-э-э… — Громовержец заикается, подобно… впрочем, мужья, живущие в любом тысячелетии, уже поняли, о чём я. — Будь по-твоему. Но запомни, и запомни хорошенько, дорогая: наступит день, и я решу ради каприза погубить город, который мил тебе не меньше, чем мне, — прекрасный Илион. И когда кровь польётся ручьями, даже не мечтай остановить мою руку.
Белорукая богиня делает три стремительных шага вперёд; в этот миг она похожа на атакующего хищника или на гроссмейстера, прорвавшего ослабленную оборону противника.
— Да! В мире есть три города, которыми я дорожу: великий Аргос, Спарта, Микены, чьи улицы столь же широки и державны, как в твоей злосчастной Трое. Пожалуйста, можешь истреблять их в своё удовольствие, словно последний вандал. Я не скажу ни слова… Да и что толку? Сила на твоей стороне, господин мой. Однако не забывай, о Зевс: я тоже дочь хитроумного Крона и потому заслуживаю хоть немного почтения!
— Я и не спорю, — отвечает Кронид, опускаясь на место.
— Так давай уступим друг другу, — отзывается супруга медоточивым голоском. — Я послушаю тебя, ты меня; подадим добрый пример для меньших бессмертных! Поспеши, муж мой! На поле брани теперь затишье из-за идиотского перемирия. Постарайся, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.
Щёки Зевса пылают. Поёрзав на престоле и прочистив горло, он отдаёт приказ Афине, разинувшей рот от нетерпения:
— Ступай сейчас же на затихшее поле брани меж Троей и лагерем ахейцев. Проследи, чтобы троянцы нарушили клятву и нанесли урон достославным ахейцам.
— И в пылу победы бросились на аргивян, — добавляет Гера.
— И в пылу победы бросились на аргивян, — устало повторяет Громовержец.
Полыхает квантовая вспышка, и Афина улетучивается. Царственный Кронид с супругой покидают ассамблею, и прочие боги тоже начинают расходиться, негромко переговариваясь между собой.
Муза еле заметным движением пальца манит меня за собой и уводит прочь.
— Итак, Хокенберри, — произносит богиня любви, откинувшись на устланном подушками ложе.
Ослабленная гравитация подчёркивает прелесть её роскошного, молочного, гладкого, точно шёлк, тела.
Из Великого Зала Собраний Муза привела меня в полутёмный чертог, освещённый лишь догорающим канделябром и неким загадочным предметом, подозрительно смахивающим на экран компьютера.
— Сними Шлем, — шепнула хозяйка.
Я с облегчением повиновался, хоть меня и трясло при мысли о том, чтобы снова стать видимым.
Тут вошла Афродита и возлегла на ложе.
— Ступай, Мелета, я тебя позову, — кивнула она, и Муза скрылась за потайной дверью.
Вот оно что! Мелета. Не одна из девяти, а одна из трёх сестёр, в которых верили прежде. Мелета отвечала за «упражнение», Мнема — за «запоминание», Аоиде же досталось…
— Я видела тебя в Зале Богов, Хокенберри. — Голос Афродиты мгновенно пробуждает меня от учёной задумчивости. — Стоило мне подмигнуть владыке Зевсу, и от тебя не осталось бы даже приличной горстки пепла. Квит-медальон, как ты знаешь, спасает от чьих угодно глаз, но только не от моих. Знаешь, почему ты здесь?