Хм… а богом быть совсем нетрудно. С подходящим-то снаряжением.
Бессмертные ушли недалеко: остановились миль за десять от поля битвы, в тенистом местечке на берегу Скамандра. (Олимпийцы нарекли этот поток, текущий через долины Илиона, Ксанфом.) Материализуюсь шагах в пятидесяти от них. Арес мигом поворачивает голову и хищно смотрит в мою сторону. Всё. Шлем не работает. Я погиб.
— Что такое? — спрашивает Афина.
— Вроде бы я… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовая активность или…
Серые глаза Афины глядят прямо на меня.
— Там ничего нет. Я могу видеть в любом спектре фазовых сдвигов.
— Не ты одна, — рявкает бог войны и отворачивается.
Я наконец-то судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида в полном порядке. Арес принимается расхаживать по берегу взад и вперёд.
— В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.
— Да, отец очень зол на нас, — кивает дочь Громовержца, шагая рядом.
— Тогда зачем ты дразнишь его ещё больше?
— Я? Дразню? — Плутовка даже останавливается. — И как же, позволь узнать? Спасая моих ахейцев от гибели?
— Накачивая Диомеда для резни, — хмурится рослый, идеально сложённый Арес. Интересно: я впервые замечаю, что его волосы отливают на солнце рыжим. — Это небезопасно, Афина Паллада.
Собеседница беззаботно смеётся.
— Девять лет мы только и делаем, что вмешиваемся в события. Ради бога, это же просто игра. Чем ещё заниматься? Как будто мне неизвестны твои намерения уже сегодня выручить ненаглядных илионцев, а моих аргивян предать закланию, словно жертвенных овец! Значит, и ты рискуешь, о бог войны?
— Может, и так, однако я не вооружаю ни одну из сторон нанотехнологиями. Не прикрываю обречённых сдвинутыми по фазе полями. О чём ты думаешь, Афина? Решила превратить этих смертных в… в нас?
Богиня снова заливается смехом, но вовремя останавливается, заметив и без того мрачное выражение лика Ареса.
— Брат мой, ты же знаешь, сыну Тидея недолго упиваться сверхсилой. Я только хочу, чтобы он пережил эту битву. Наша дорогая сестрица Афродита уже подначила троянского лучника Пандара напасть на моего фаворита Менелая. Вот и сейчас, пока мы говорим, — я прямо слышу, как она шипит в ухо негодяю: «Убей Диомеда! Убей!»
Бог войны пожимает плечами. Афродита — его главная сообщница и подстрекательница. Страшно похожий на обиженного мальчугана (если возможно представить себе обиженного мальчугана десяти футов ростом, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), Арес подбирает гладкий камешек и с силой пускает его по воде.
— Не всё ли равно, когда погибнет твой Диомед — нынче или через год? Он человек. И он смертен.
Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:
— Разумеется, братец, разумеется! Жизнь какого-то кратковечного нас… меня и не волнует, но я же сказала: это игра. Я не дам сучке Афродите изменить волю Провидения.
— Кто может знать волю Провидения? — сердито обрывает её бог войны, скрестив руки на широкой груди.
— Отец, например.
— Это он так утверждает, — скалит зубы Арес.
— Ты что же, сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? — В голосе Афины слышится лёгкая насмешка.
Бог войны резко оборачивается; должно быть, я чем-нибудь выдал себя. О небо! Хорошо хоть встал на большом камне — только отпечатков ног мне сейчас и не хватало. Однако взгляд Ареса скользит дальше.
— Я и не думал проявлять неуважение к верховному владыке, — изрекает он тоном президента Никсона, прознавшего о «жучках» в Овальном кабинете. Лгущего в расчёте на скрытый микрофон. — Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, сестра.
— Не сомневаюсь, что отец оценит их и вознаградит по достоинству, — эхом отзывается богиня, не скрывая злорадства.
— Провалиться на месте! — вскидывается вдруг Арес. — Ты нарочно затащила меня сюда, чтобы твои треклятые ахейцы преспокойно закололи побольше моих…
— Именно, — презрительно выплёвывает Зевсова дочь.
В её устах эти три слога звучат настоящим ругательством. Ого, кажется, бессмертные готовы подраться. Такого я ещё не видел.
Раздосадованный олимпиец всего лишь пинает ногой песок и молниеносно квитируется обратно на поле брани. Афина довольно хохочет и, преклонив колени у волн Скамандра, омывает водой лицо.
— Вот дурень, — шепчет она скорее всего для самой себя, но на какой-то миг я верю: слова адресованы обезумевшему схолиасту, который топчется на камне, укрытый от её гнева идиотским капюшоном из кожи.