Уставившись на приглушённое фильтрами свечение двигателей, Манмут пытался совместить сведения об исторической личности Пруста — человека, три последних года жизни прикованного к постели в комнате с пробковыми стенами, в окружении старых рукописей, периодически приходящих гранок романов и бутылочек с наркотическими зельями, вдобавок не принимавшего иных гостей, кроме мужчин, промышляющих древнейшим ремеслом, и мастера по обслуживанию одного из первых парижских телефонов, передающего оперу прямо на дом, — с рассказчиком Марселем, авторским «я» в исчерпывающем исследовании восприятия, названного «В поисках утраченного времени». Память маленького европейца хранила чудовищные объёмы информации: при желании он мог бы вызвать подробные карты Парижа 1921 года, любой из портретов Пруста — фотографических, выполненных маслом или пером, мог сравнить каждого из героев с каждым из реальных людей, которых когда-либо знал автор… И ничто из этого даже на шаг не приблизило европейца к пониманию книги. Моравек давно проникся одной мыслью: творения человеческого искусства необъяснимым образом превосходили самих творцов.
Орфу упоминал три потайные тропки к разгадке жизни. Первая — одержимость благородством, правами «голубой крови», «сливок общества» — явно заводила в тупик. Манмуту не потребовалось одолевать все три тысячи страниц, дабы осознать это.
Второй ключ — поиски истины в любви — поистине завораживал маленького европейца. Ну разумеется, Пруст, как и Шекспир, только по-иному, пытался изучить все грани человеческой привязанности: однополую, разнополую, семейную, между коллегами, межличностную, а также страсть к определённому месту на Земле или просто к вещам. И здесь капитан «Смуглой леди» не мог не согласиться с ионийцем: в конце концов писатель отвергает любовь на дороге к более глубокому познанию.
Каков же третий путь? И если он тоже ведёт в никуда, то в чём же подлинный ответ, сокрытый между страниц и незнакомый героям, но возможно блеснувший перед глазами сочинителя подобно свету в конце тоннеля?
Чтобы выяснить это, достаточно было выйти на связь и поговорить с товарищем. Однако друзья почти не общались во время тяжёлого и неприятного снижения. Каждый погрузился в собственные думы и молчал. «Ничего, он расскажет мне после, — утешал себя хозяин подлодки. — Или я сам распутаю этот узел… Ведь и Шекспир докапывался, какая сила стоит за человеческой любовью. Интересно, совпадут ли их выводы?» Нельзя не заметить, что и Барда по мере развития цикла разочаровывает сентиментальное, романтическое и физическое влечение как разгадка смысла бытия.
И вот термоядерные двигатели отключились. Наступила почти пугающая тишина, а мощная гравитация резко покинула обитателей судна.
В тот же миг корабль избавился от сферических топливных двигателей; они стремительно унеслись в космос, отправленные в небольших ракетах.
— Отбрасываем парус и соленоиды, — предупредил Орфу.
Манмут проследил по видео, как названные компоненты отделились и уплыли в атмосферу, а затем вернулся к носовым камерам. До Марса оставалось каких-то восемнадцать миллионов километров, и теперь ничто не мешало путешественникам рассмотреть его. Ри По наложил на изображение планеты рисунок их траектории. Та выглядела просто безукоризненно. Внутренние ионные отражатели продолжали замедлять полёт, готовя судно к выходу на полярную орбиту.
— За время снижения не зафиксировано никаких радаров или прочих сенсоров, — сообщил Корос III. — Никаких попыток перехвата.
Чувство собственного достоинства — вещь, конечно, важная, подумалось маленькому европейцу, но зачем обязательно говорить другим общеизвестные факты?