– То же, что и ты.
– У меня был приступ ревности, я говорила не то, что думала… Дай мне руку, не мечись! Отсюда невозможно выйти. Я изучила каждый сантиметр стен, потолка и пола. Бетонная коробка… Давай просто посидим и помолчим.
– Да не хочу я молчать! – крикнул я. Мой разум оживал. Я начинал осознавать весь ужас нашего положения. – Ирина, милая! Где мы? Кто эти люди?
– Не знаю. То ли банда, то ли повстанцы. Они не подчиняются никаким законам.
– А что говорил Морфичев по этому поводу?
– Он тоже так говорил.
Я метался по камере, держась за голову.
– Давно ты здесь?
– Мы попали к ним вчера после обеда… Кирилл, пожалуйста, успокойся! Я сначала тоже не могла найти себе места, кидалась на стены. Не трать зря силы…
– А на кой хрен мне их экономить?! – крикнул я. – Для чего мне их беречь?! – Я врезал ногой по двери. – Чтобы утром подохнуть полным сил и здоровья?.. Что ты на меня так испуганно смотришь, будто я богохульствую? У тебя есть надежда?
– Не знаю… Но, может быть… может быть, это все же розыгрыш? Жестокий, скверный, но розыгрыш? Акулов до сих пор верит, у него даже капельки сомнения не возникло. Вдруг он знает больше, чем мы, и потому так уверен…
– Розыгрыш? – Я кинулся к Ирэн и схватил ее за плечи. – Взорванный самолет – это розыгрыш? А трупы – это просто шутка? А стрельба боевыми патронами – безобидная страшилка, да? Здорово! Гениально! Игра закончилась после того, как упал самолет, а мы до сих пор лелеем надежду, верим, ждем, что рухнут стены темницы, оживут трупы, и толпа болельщиков встретит нас бурными аплодисментами. Мы сами себя обманываем, потому что не хотим признать страшную правду, мы даже готовы умереть с верой в то, что все это – шутка, понарошку, что мы обязательно воскреснем, и для нас наступит другая, счастливая и яркая жизнь… Ты хоть знаешь о том, что самолет разбился?
– Да. Акулов успел мне сказать.
– А он сказал тебе, что выжило только четверо? Всего четыре человечка, да и то трое из них уже на том свете! Сказал? Нет? Очень жаль, что вы с Морфичевым не видели обломков, тогда не посетили бы твою светлую головушку столь глупые мысли. Ах, какая хорошая Игра, правда? Какая захватывающая! Да как ты можешь думать о розыгрыше? Как ты вообще смеешь говорить об этом вслух? Это даже не надежда, не вера в чудо. Это чистейшей воды идиотизм, деградация мозга, неизлечимая тупость…
Она не выдержала и ударила меня по щеке. Звонко! Пустяки. Что такое женская пощечина в сравнении с ударом по лицу кованым сапогом? Нежнее бывает разве что прикосновение ладошки ребенка. Все познается в сравнении. И прав был Крот: Игра способна сделать нас немного счастливее. Я уже почти счастлив.
– Ты… ты… – пробормотала Ирэн и заплакала.
Тут я пришел в себя окончательно. Мозги просветлели. Пелена забвения спала. Я посмотрел по сторонам. Вскинул голову и взглянул наверх. Потом на решетку… Ничего нет. Только стены и несколько часов жизни. И Ирэн… Моя любимая, моя единственная Ирэн. Самое близкое, самое родное мне существо! Я крепко обнял ее и стал покрывать ее лицо поцелуями.
– Прости меня, пожалуйста, прости…
– И ты меня прости…
– Сколько непростительной глупости я совершил, Ирэн! Ты должна меня презирать.
– Нет, нет! За что мне тебя презирать? Ты самый близкий для меня человек! Ты самый лучший, самый смелый, самый сильный! Я счастлива уже от того, что могу видеть тебя, слушать твой голос, быть с тобой рядом. Я восторгаюсь тобой! Закрываю глаза и вижу твое лицо, каждую черточку, каждый изгиб…
– Ирэн, я не такой, каким ты себе представляешь меня. Все это маска, бравада. Я пустой человек! Я не достоин тебя! Я высокомерный и наглый тип, который ничего путного в жизни не добился. Что я создал? Кого сделал счастливым? Я все время думал только о себе. Я не чувствовал чужой боли и никогда не замечал, что делаю больно тебе. Главное, что мне было хорошо. И я, тупица, лишь теперь понял, что мне было хорошо только потому, что ты была рядом. Сколько потрачено впустую времени! Почему я не ценил каждое мгновение, когда мы были вместе?
– Кирилл, дорогой мой, зачем ты себя клеймишь?
– Молчи, Ира, молчи! Все намного страшнее, чем тебе кажется. Я испортил не только всю свою жизнь, но и твою тоже. Теперь, потерявши все, буду плакать. О, если бы я мог начать все заново! Если бы я знал, как быстро моя жизнь зайдет в тупик! Как обидно… Ты понимаешь, я чувствую, что вдруг стал глубоким стариком. Я постарел в одно мгновение! Но любой старик счастливее меня, потому что подходит к финишу медленно, постепенно; у него была возможность подготовиться, раздать долги, исправить ошибки, доделать то, что не сделано. А мне всегда казалось, что впереди еще море, океан жизни, целая вселенная! Я все откладывал на потом. Успею исправиться, успею помириться, успею полюбить… И вдруг – все! Конец! Утром меня не будет. Ты понимаешь, что самое страшное – не смерть. Страшно то, что позади, за плечами, в прожитой жизни ничего не осталось, пустота. Ни семьи, ни детей, ни дерева, ни дома. Одна суета, бессмысленные телодвижения… Не надо вытирать мне щеки, я не стыжусь слез… И все время думал: пора остановиться, оглянуться, одуматься; хватит бродить по свету, искать приключения на свою голову, сражаться с мельницами! Надо пожить не для тела, а для души… Знаешь, о чем я всю жизнь мечтал? Ты не поверишь. Я ведь по образованию педагог. Мне не челюсти ломать надо, а детей учить. И я представлял – в мельчайших деталях! – как захожу в класс, кладу на стол журнал, беру указку и поворачиваюсь к карте мира. И начинаю рассказывать о Земле. Я, по сути, буду рассказывать о своей жизни: как переходил сельву, штурмовал Гималаи, воевал в Афганистане, прыгал на Северный полюс, умирал в лодке посреди океана… Я бы рассказал им о природе как о сфере существования человеческих страстей, где переплетаются любовь и ненависть, верность и предательство, боль и наслаждение, страх и отвага, отчаяние и надежда… Как мне хочется рассказать обо всем этом пацанам и девчонкам, этой пестрой и непорочной ватаге с роликами, жвачками, плеерами, пивом, поцелуями, этим амбициозным максималистам, брюнетам и блондинам, лысым, длинноволосым, с африканскими косичками… Это ж сколько надо времени и терпения, чтобы заплести несколько десятков косичек?.. Я думал, что все это так близко, только руку протяни, и так реально… Не успел я остановиться, Ирина. А ведь жить хочется, любить хочется. Сердце разрывается…
Ирэн покрывала мое лицо поцелуями. Горячие слезы катились по ее щекам и обжигали меня.
– Я люблю тебя, Кирилл…
– И я люблю тебя, Ира… Я тебя всегда любил… Ах, как обидно, как больно! Почему мы не сказали этих слов друг другу раньше? Зачем мы мучили друг друга и тянули время?
…Не знаю, сколько прошло времени до рассвета. В эти часы я попытался вместить все то, что не успел пережить раньше. Мы объяснились с Ирэн, открыли друг другу простую истину и тем самым подвели итог нашей жизни. Ирэн задремала на лавке, согнув колени. Я накрыл ее своей курткой и принялся ходить по камере. Три шага в одну сторону, три шага в другую. Нелепо, чудовищно! Двадцать первый век, а нам собираются рубить головы. И никто не пытается остановить этот средневековый беспредел, никто не поднимает шум, не призывает на помощь цивилизованный мир. Мне известно только одно: мы нарушили какую-то границу и зашли туда, куда нельзя было заходить ни при каких обстоятельствах. Но о чем думали организаторы Игры? Кто подыскал территорию для Игры, кто разработал маршрут? Разве трудно было дотошно проверить все политические, религиозные и криминальные нюансы в районе проведения Игры? Продюсер негодяй. Он обрек два десятка человек на гибель и трусливо спрятался, когда узнал о крушении самолета. Никто о нас не позаботится. Наша великая страна, наверное, даже не знает, сколько человек уцелело и где, по каким джунглям они разбрелись. Игра переродилась в жестокую реальность, и выживание перестало быть условным. Надеяться осталось только на себя. Но что я могу сделать, запертый в клетке?
Я кинулся на решетку, схватился за нее и стал неистово дергать, пытаясь выломать. Акулов! Акулов, чтоб ты утонул в болоте! Чтоб тебя крокодилы сожрали, тигры расчленили, змеи отравили! Горькая истина: на земле выживает тот, кто не играет в выживание, а выживает на самом деле. Серьезный человек. Предупреждал ведь, что к победе пойдет по трупам. А я думал, что это всего лишь слова, рассчитанные на внешний эффект.