— В общем, рубится, что «папа» сегодня под вечер в центре рисовался.
— Где в центре? — Сон и похмельную муть словно рукой сняло.
— Ну, там… На площади, рядом с «Димычем».
— Возле УВД, что ли?
— Ага. Прямо напротив.
— И чего он там делал?
— Старик звонит: мол, вышел из двора там одного, порисовался пару минут, потом чухнул в магазин. Ну, этот, знаешь, где всяким фуфлом бабским торгуют, — пояснил Шнур. — Ну и, короче, потом снова во двор слинял.
— А чего он в бабском магазине делал?
— Да старикан без понятия. Он же спецом не пас. Так сидел, бабки шкулял. Я врубаюсь, там отдел есть, мобилами торгует. Может, он туда ходил?
Юань подумал, хмыкнул.
— А зачем Смольному мобила? У него же есть.
— А я это… Хрен его знает, короче.
— Ладно. Завтра с утра смотайтесь в этот магазин, узнайте, не появлялся ли там Смольный. Потом обойдите соседние дворы, порасспросите там всех. Может, Смольный хавиру себе снял путевую.
— Лады, — отозвался Шнур. — С утреца займемся.
— Ага, давай. — Юань бросил телефон на «торпеду».
Странное что-то творилось. Смольный вдруг срыл. С трубой тоже сплошные непонятки. Мобила у него есть, за каким болтом понадобилась вторая? И УВД на той же площади. Тревожно как-то все. Нехорошо.
Юань посопел, подумал, но ничего путного на туманную голову придумать так и не смог. Ладно. Завтра утром пацаны отыщут Смольного, тогда все и выяснится.
Решив, что утро вечера мудренее, Юань запустил двигатель «Порша» и погнал машину к городу.
Ночь лопнула, как мыльный пузырь, и растеклась серым рассветом по асфальту и стенам домов. Посветлело разом, треснула скорлупа оконных стекол, выпустив на волю солнечное отражение. Вспыхнули бешеным пожаром кроны тополей, берез и рябин. Застыли ошеломленно редкие сосны. Голуби, дурни, подумали, что снова весна, закрутили в высоком небе праздничный танец. Нахохлились обиженно вороны, обманутые в предчувствии первых холодов. Теплынь… Красиво начинался день.
Дима проснулся сам. Потянулся, посмотрел сквозь стекло на залитый яркими осенними красками коттеджный городок. Вскочил легко, почувствовав звон в мышцах. Хорошо, когда молод. Сил много. Ума не хватает, но это проходит с возрастом.
Обернул бедра полотенцем, пошел в ванную. На полпути встретил Светлану, в длинном халате, свежую, румяную.
— Доброе утро, — чмокнул на ходу мачеху в щеку.
Светлана улыбнулась. Год назад она называла его Димочкой. Потом перестала. Какой он Димочка? Он — Дмитрий. Похоже на «Тиберий». Лев. Тигр. Волк. Для своих — Дима. Спокойный лев. Спокойный тигр. Спокойный волк.
— Доброе утро. У тебя, как я погляжу, шикарное настроение. Что, выиграл в замеряшки?
— Ага, — кивнул. — Сто рублей. На мороженое и на кино. Пойдешь со мной в кино, Свет?
— Нет. — Светлана засмеялась. — Поищи кого-нибудь помоложе. Но за предложение спасибо.
«Помоложе». Ей — тридцать четыре. Катя чуть младше.
— Пожалуйста.
Дима улыбнулся и скрылся за дверью ванной. Забрался под душ. Пустил горячую, почти кипяток, воду. Потом холодную. Потом замерз. Вылез из-под душа, скоренько почистил зубы, поскреб щеки бритвой и пошел одеваться.
Куртку бросил в корзину для белья. Костюм, слава богу, во вчерашней баталии не пострадал. Оделся, повязал галстук, оглядел себя в зеркало. Сорочку можно было бы и сменить, но… жалко. Бог с ней. Сойдет и эта.
Спустился на второй этаж, заглянул в кабинет к отцу. Тот сидел за столом, что-то подсчитывал, тыча широченными пальцами в крошечные кнопки крошечного японского калькулятора. На носу очки. Обзавелся за последние полгода двумя комплектами. Круглые, как у кота Базилио, только с диоптрикой. На широченном отцовском лице очки смотрелись очень забавно.
— А, — кивнул Вячеслав Аркадьевич, взглянув на сына из-под очков. — Заходи.
— Доброе утро, пап.
— Доброе, доброе, — откликнулся Мало-старший. — Как настроение?
— Как всегда. У нас, деловых людей, плохого настроения не бывает. Бывают убытки.
— У тебя, судя по всему, только прибыль.
— Сто процентов. И продолжает расти.
— Отлично. — Вячеслав Аркадьевич отодвинул калькулятор, снял очки, аккуратно положил на стол. Несколько секунд смотрел на сына, наконец спросил: — Боишься?
Дима улыбался. Только глаза становились все серьезнее и серьезнее, пока не приобрели уже ставший обычным холодный отблеск.
— Боюсь, — сознался он.
— Правильно, — кивнул Мало-старший. — Я бы тоже боялся. — Он подумал и поинтересовался: — Ты уверен в своих людях?