Снова начались хождения по квартирам и непродуктивное общение со множеством людей, большинство из которых, увы, было воспитано далеко не лучшим образом. Но в Писании сказано: «Ищите и обрящете», и на третий день утомительных розысков судьба улыбнулась Александру Петровичу.
Нажав очередную кнопку звонка на семнадцатом этаже очередного дома в новостройках и не услышав в ответ никакой реакции, он еще долго стоял у двери, сам удивляясь, почему не уходит, пока изнутри квартиры не послышались непонятные шорохи и лаконичное «кто?», произнесенное слабым женским голосом.
— Из мэрии, пенсионная комиссия, — елейным голосом объявил адвокат.
Дверь наконец приоткрылась, и стала понятной причина промедления: адвокат оказался лицом к лицу с сидящей в инвалидной коляске молодой женщиной. Она тяжело дышала и выглядела измученной — должно быть, ей с трудом удалось подъехать вплотную к узкому дверному проему и дотянуться до высоко расположенного замка.
— Что вам нужно? — спросила она, отдышавшись.
— Я ищу родственников покойного ученого Бахчина.
К удивлению адвоката, эта, казалось бы, совершенно невинная фраза оказала чудовищное действие: лицо женщины исказилось выражением запредельного ужаса, она попыталась закричать, но смогла издать только сдавленный писк.
— Умоляю, не надо пугаться, — стал ее урезонивать адвокат, — мой визит не таит для вас ни малейшей опасности, и вообще ничего неприятного. Я вас очень прошу, не надо так…
По-видимому, почувствовав, что посетитель не имеет агрессивных намерений, она немного пришла в себя.
— Хорошо, я родственница, — выдохнула она загнанно, словно сознаваясь в совершенном преступлении. — Что вам от меня нужно?
— Прежде всего, чтобы вы успокоились и перестали меня бояться. Я адвокат, как говорится, человек гуманной профессии, и уверяю вас, ни разу в жизни никого не обидел. Вот моя визитная карточка.
Все еще глядя на него со страхом, она взяла предложенную ей карточку и, тщательно ее изучив, положила в карман жакета.
Александр Петрович тем временем лихорадочно обдумывал, какую версию происходящего следует ей предложить. Лицо у нее было интеллигентное, плюс к тому обостренная инвалидным состоянием интуиция, и легенда о пенсионной комиссии здесь явно не проходила. Спугнуть ее ничего не стоило, а он, как на грех, успел уже ляпнуть через дверь слово «пенсионный».
— Ладно, проходите, — окончательно справившись со своим странным испугом, она отъехала назад, открывая адвокату проход внутрь квартиры. — Захлопните дверь.
Далее она направила свою коляску на кухню и тотчас нервно закурила сигарету.
— Я живу вдвоем с матерью, и она позволяет мне курить только на кухне, — пояснила она. — Садитесь.
Слово «матерью» было произнесено с некоторым жестким нажимом, и адвокат подумал, что, наверное, у них, как часто бывает в подобных семьях, перманентный психологический конфликт.
— Так что же, наконец, вам нужно?
— Видите ли, мне очень совестно, — он суетливо вытер носовым платком лоб, старательно играя неловкость, чтобы она почувствовала себя хозяйкой положения, — дело в том, что я в качестве адвоката веду дело двоих людей, значительно ущемленных государством в размерах пенсии. Они оба, уборщица и Сантехник, работали в том же, увы, злополучном институте, что и ваш… — он сделал паузу в надежде на уточнение степени родства, которое, однако, не последовало, — что и ваш родственник. Оба утверждают, что работа была очень вредная, но, как ни странно, не представляют, что же конкретно было там вредным. Чтобы помочь им, я должен знать хоть немного, чем занимался институт, — вот и хожу по домам бывших сотрудников. Уже десятка два обошел, и никто ничего понятного сказать не может. Такие темные люди… Может быть, вы что-нибудь знаете, ну хоть пустяк какой-нибудь? — он горестно замолчал и снова стал усердно вытирать лоб.
— Я тоже темный человек и тоже ничего не знаю, — решительно, пожалуй, слишком решительно заявила она, и ему показалось, на ее лице на ничтожную долю секунды возникло выражение не то сомнения, не то нерешительности.
— Господи, если даже вы, как же тогда быть… — запричитал Александр Петрович. — Неужели он ни разу и словом не обмолвился? Ведь дело-то уже давнее, никакой секретности нет, можно сказать, все это — достояние истории…
По мере того как он говорил, искорка сомнения в ее зрачках явно разгоралась, и он уже начал было питать какую-то надежду, когда в дверях раздалось лязганье отпираемого замка.