Виктор Александрович говорит для нас. Для внутреннего потребления, так сказать. Его идеи нельзя в массы... в таком вот виде. Слишком радикальны для простого населения... А вот мы можем подать в нужной обертке. Даже запустить в действие, а самим дистанцироваться от них, если хотите.
Коломиец фыркнул:
Будто никто не догадается!
Это другое дело, сказал Сказбуш спокойно. Все секретные службы убивают своих политических противников... как у себя, так и в других странах, но ни одна страна не берёт на себя ответственность! Вот и мы не будем брать. Тем более, что такую массовую работу нам самим не охватить. Придётся перенацеливать разные террористические группы за рубежом. Если такое решение, естественно, будет принято.
Все оглянулись на президента. Кречет сидел во главе стола массивный, как утёс на Волге, неподвижный. Побитое оспой лицо было каменным, без выражения, только глаза нехорошо блестели.
Глава 10
Из душевой Дмитрий вышел с пупырчатой, как у жабы, кожей. Мышцы ныли от недавних перегрузок, а ноги тащились где-то далеко сзади.
Дверца шкафчика с готовностью распахнулась, гордо показывая как рабочие костюмы десантника, так и парадный со знаками различия майора после операции «Байкал» он прыгнул через звание.
Не хвастай, сказал шкафу Дмитрий. Нехорошо...
Руки жадно сорвали с плечиков обычную рубашку-джинсовку и такие же неприметные брюки.
Последние две недели его усиленно готовили к операциям в странах Востока. Еще не знал, где и что предстоит выполнять, но от него требовали углубленное знание языка, местных обычаев, последних толкований Корана, даже местных блюд. Меньше всего уделялось рукопашной или владению оружием. Он не знал, гордиться или печалиться: то ли считали достаточно крутым, то ли действовать предстояло в мирной обстановке.
Это он сам сегодня поизнурял себя в схватке с тремя противниками, а потом ещё и пробежал десять километров с полным набором десантника, обвешанный как грузовой осёл. В памяти слишком свежо, что он ушёл на последнее задание в составе элитнейшей группы, а вернулся один... И хотя задание выполнено, но ребята сложили головы там, в проклятой Империи Зла...
Когда вышел, заметил у дверей штаба двух крепких парней, широкомордых, с небольшими животиками и толстыми задницами. Настроение испортилось сразу. Второй месяц в их учебный центр присылают, кто бы подумал, «позвоночников»! Раньше только в военные академии их пихали, чертовых генеральских сынков, а теперь в Генштабе сообразили, что еще престижнее отдать сынка в такую вот элитную спецчасть. Малость потрётся, а потом всю жизнь можно козырять, что служил и действовал в таких местах, о которых раньше чем через сто лет и упоминать нельзя, вот так-то!
Зато учёба в таком центре открывает двери к званиям и должностям надежнее, чем красный диплом Военной академии. Руководство Центра готово застрелиться: эти генеральские сынки даже на пушечное мясо не годятся, все испортят и перегадят... К счастью, кто-то из умных голов посоветовал сформировать из них отделение для парадов и гонять по плацу, гонять до бесконечности, шлифуя выправку.
У него теперь был свой джип, старый и неказистый, но с усиленным мотором, встроенные чипы следят за тормозами и подачей топлива... так что около часа нёсся по прямому шоссе, превышая все ограничения скорости, наконец эстакада, развязка, оттуда ещё минут пятнадцать уже не такой гонки, знакомый переулок, вывески сменили, но стена облупилась ещё больше...
В гастрономе купил молока, полголовки сыра, хлеба. Филиппа три дня как выписали из госпиталя, но этот псих недобитый всё ещё стесняется выходить на улицу. Придурок. Ему пластическую операцию сделали, ещё краше стал! А если бы оставили таким, какой есть, обгорелый как головешка, то бабы за ним бы косяком ходили! Это же Россия, чудак. Героев всё ещё любят, мальчишки ими гордятся. Шрамы не портят мужчину, а всё ещё украшают!
Лифт поднимался медленно, скрипел, раскачивался, как грязный галстук на шее бомжа. Сквозь сетку Дмитрий увидел новенькую дверь, обитую чуть ли не кожей, удивился, приготовился к неожиданностям.
Дверь открыл сам Филипп. Сильно исхудавший, совсем не тот брызжущий здоровьем здоровяк с румянцем во всю щеку, растущим животиком и складками на боках. Глаза страдальческие.
Ты один? спросил Дмитрий.
Ты чего? удивился Филипп.
Да так... Дверь у тебя обновилась. Ага, ещё и коврик кто-то постелил...
Филипп в смущении развел широкими ладонями:
Да тут одна заходила... Да не стой, двигай в комнату. Никого нет.
Дверца холодильника на кухне расцвечена налепленными ягодками. Так делает либо ребёнок, либо очень молодая и жизнерадостная женщина.
Дмитрий сделал вид, что никаких изменений не заметил:
Извини, что не шампанское! Тебе нельзя, а я в одиночку не пью.
Нет в тебе русской души, упрекнул Филипп.
Наверное... Говорят, мой дед хохол, а бабушка татарка. Впрочем, выходит русский!
В комнате со стены на них весело уставился Славка: беззаботный, рот до ушей, рубашка расстегнута до пояса. Переснято и увеличено с любительской фотографии. Можно бы добавить компьютерных спецэффектов, где-то затемнить, что-то подправить, но Филипп оставил, как было снято. А в квартире все та же беднота, развалившийся диван, хреновая мебель, старые паркетины, что скрипят и выпрыгивают за тобой следом. Впрочем, он уже знает, как Филипп и Слава истолковали понятие «новые русские, самые новые» и как истратили оставленные им деньги.
Тащи стаканы, сказал Дмитрий. Шестипроцентное молоко это круто!.. Я тоже с тобой выпью.
Филипп замедленными движениями достал из шкафчика стаканы. Дмитрий наблюдал за другом с приклеенной улыбкой. Здоровяк всё-таки Филипп. Другие с такими ожогами мрут как мухи. А он выжил, перенес сложнейшие пересадки кожи, тяжёлые ещё тем, что кое-где выгорело и само мясо. Приходилось что-то наращивать, сшивать, передвигать, теперь заново учится двигать новыми мышцами и укороченными сухожилиями.
На столе появилось три стакана.
Наливай, сказал Филипп надтреснутым голосом. И ему тоже.
Дмитрий молча срезал кончик пакета. Молоко белой струёй хлынуло в стакан.
Перестань себя истязать, сказал он тихо. Зато мы победили!.. Мы заставили их убраться с Байкала. Да как заставили!.. Бежали, бросив все снаряжение, технику. Филипп, как ни крути, но основная способность к выживанию нации... как и отдельного человека, определяется готовностью к жертвам. То есть когда идёт война, побеждает та сторона, где готовы больше принести в жертву своего благополучия... жизни своих сограждан, близких и прочих неудобств. А сдаётся та, где жители первыми говорят: да хватит нам голодать, да пусть они нас захватывают, не поубивают же! Зато наконец перестанем лить кровь. А что заберут Курилы... Судеты, Полабье, Сибирь, Вятку, имена, национальность... ну и хрен с ними! Мне жизнь и мой огородик дороже... Понял, Филипп? Спасая свои шкуры, они губят души. А у нас ни черта нет, кроме наших душ! И вообще у человека ничего больше нет.
А кто спорит, пробормотал Филипп.
Ты.
Я? Каким образом?
Сдаёшься.
Ещё нет, ответил Филипп тихо. Ещё нет.
Глаза его уперлись в крышку стола. К молоку не притронулся.
Дмитрий сказал настойчиво:
Победитель, как известно, определяется не по количеству потерь, победа может быть и пирровой. Победа за тем, за кем поле сражения, увы Бородину... Но обескровленный победитель всё же добивается своего! Иудеи пару тысяч лет... не помню точно, не важно, добивались своего государства. Да, шли на жертвы. Не ассимилировались с коренным населением, как ни принуждали их короли, цари, императоры, султаны, президенты. Теперь у них есть Израиль! Маленький, но свой. Курды добиваются своего Курдистана с такой же настойчивостью. Да, они народ проще и бесхитростнее. Но у них, как и у иудеев, есть жажда своего государства. Добиваются... как могут! Но добиваются. Мы в своей России знаем, что не можем добиваться ни хитростью иудеев, ни автоматами курдов, потому чисто по-русски обгаживаем тех и других. У меня есть уши — слышу, есть глаза — читаю, смотрю по телевизору. Одни тупые, другие хитрые... Так ведь? Да ты пей молоко, я ж пью!