— А вот же профессор ваш... работает у них? — как бы между прочим сказала Вера.
Маленькая женщина пожала плечами.
— Он пожилой человек, у него свои взгляды на жизнь. И потом — его заставили. Он же очень известная личность! Профессор, неотъемлемая принадлежность этого города, как, скажем, наш театр. Его трудно не заметить.— И она снова улыбнулась.
В этой женщине, во всей ее фигуре было что-то такое, что тянуло к ней людей, в том числе и женщин. Что-то открытое, душевное, непосредственно-детское. И когда, наконец, кончился этот долгий день — день трудных испытаний,— они пошли вместе. Вера уже знала, что Нина Политыко — врач и работала в той самой больнице, которая обслуживала строителей театра, что задержалась она в городе не потому, что не имела возможности эвакуироваться, а потому, что ее муж, работник обкома, не мог покинуть город раньше, чем... Тут она вдруг запнулась и, немного погодя, начала давать Вере советы: что надо сделать, чтобы завтра так не болело тело от работы, как и где получить хлебный паек. У низкой калитки в зеленой ограде они распрощались. За этим забором, в деревянном доме, и жил профессор.
— Значит, ваш муж погиб?— спросила Вера.
Нина Политыко промолчала.
Через силу поднималась Вера по ступеням на второй этаж своего дома.
Никаких определенных мыслей, только воспоминания о том, как- чернявая держит на маленькой ладони кусок хлеба и как поблескивают миндалины наманикюренных ногтей. Вернее, это были и не воспоминания, а живая картина, стоявшая перед глазами. И больше ничего, кроме усталости.
Но опять подступала тоска. Она поднималась медленно, прислоняясь к перилам,— ладони горели, и она боялась дотрагиваться ими... И вдруг на повороте остановилась. Все враз исчезло — и усталость, и боль, и картина с куском хлеба. И внезапно пропало летнее предвечерье, погасло солнце. Жуткий страх сковал все тело — как в прибой волна. Холод этой волны прошел и остался только где-то выше висков, под волосами.
Перевернутое вверх никелевыми колесами лежало кресло, а немного ниже, головою вниз, распласталась неподвижно Роза Моисеевна.
Вера склонялась над нею: дыхания не было. А в тяжелой-тяжелой тишине — удары собственного сердца. Она посмотрела в лицо старухи. Запавшие глаза закрыты, синие губы крепко сжаты, на лбу пролегли складки. В выражении лица отразилась внутренняя решимость. Вера попробовала прислонить старуху к перилам. Ей хотелось верить, что если удастся посадить Розу Моисеевну, жизнь вернется к ней. Однако — такая маленькая и сухая на вид — старуха оказалась тяжелой. Мысли обгоняли одна другую, и теперь Вера уже хорошо представляла себе, как случилась трагедия.
Она видела эту женщину один на один со своими переживаниями, со своим горем. Мирра, которая из-за нее осталась в городе, страдает теперь в лагере, а брат, Лазарь, отказался не только спасти, но даже чем-нибудь помочь ей. И вот старуха, собрав всю свою волю, решила выбраться из пустого, должно быть, тяготившего ее дома. Куда? Зачем? Об этом мы никогда не узнаем... До лестницы она добралась быстро, а здесь, на лестнице, несовершенный механизм кресла с никелевыми колесами потерял управление, кресло покатилось, как резиновый мяч, стукнулось о перила на повороте, перевернулось, выбросило старое тело, и оно сильно ударилось о каменные ступени...
Вера выскочила на улицу.
Куда бежать? Кого звать? Где искать помощи?
По тротуару шел, насвистывая, солдат-итальянец в сером френче с бесчисленными карманами, в обмотках и бриджах, с черным галстуком. Шел не спеша, задирая свою маленькую голову на тонкой шее, разглядывая дома и редких прохожих. Лицо показалось симпатичным — большеротый, чернобровый. Если бы это был немец, Вера, наверное, не остановила бы его. Она схватила солдата за локоть. Она начала по-русски, попробовала по-немецки, а итальянец стоял и улыбался своим большим ртом с ровными белыми зубами. Он ничего не понимал, однако ему было приятно слушать эту красивую женщиЬу, которая так горячо что-то говорит, и он пошел за нею. Но здесь, перед недвижимым телом старухи, он перестал улыбаться и коротко сказал на плохом французском языке:
— Это — еврейка. Ну, что ж... она немного поторопилась, и только.— И приложив пальцы правой руки к пилотке, вышел из коридора.