Она кивнула.
— Нина, оставайтесь здесь. Вы знакомы? Тем лучше. Хватит вам мучиться в сенях. Мне там картошку ссыпать надо!— И он ушел.
— Где же мы будем жить? Наш дом разбомбили в первый же налет. Сначала я ютилась в больнице, а потом, вместе с некоторыми больными, перекочевала к Ивану Ивановичу... Здесь? — Она кивнула на двери квартиры Щац.
Вера вздрогнула.
— Нет! Нет! — чуть не вскрикнула она.
Нина взяла ее за плечи, и они сошли вниз. Вера падала с ног от усталости, от пережитого за день. Но Нина заставила ее сделать массаж, обтереться холодной водой, намазала ей руки вазелином, и Вера мало-помалу успокоилась, затихла, и первое, что она увидела после этого во сне, была кружка парного молока, которое подает ей тетя Песя.
А Нина еще долго стояла у раскрытого окна, вглядываясь в темень.
VIII
Потом потянулись однообразные дни — без событий, без заметных перемен. Присутствие Нины, ее спокойный вид и ровный голос действовали на Веру, как лекарство. Что ж, думала она, докторша привыкла к мысли, что муж ее погиб, и не ждет его. Другое дело Вера. Она по-прежнему вздрагивала от каждого шороха, жадно ловила звуки редких шагов под окнами. Вот сейчас, думала, откроются двери и на пороге появится Наум — с таким знакомым ей внимательным взглядом черных глаз, милой улыбкой и... неустанными заботами о ней, о Вере.
В том, что Наум не мог эвакуироваться из Минска, не попытавшись добраться до нее, Вера была твердо уверена. С другой стороны, рассуждала она, мог быть какой-нибудь приказ, которому нельзя было не подчиниться, но и в этом случае Наум сделает все, чтобы дать о себе знать. Годы вовместной учебы, его преданная любовь к ней, которая, собственно, и сыграла решающую роль в том, что они сошлись, пятилетняя совместная жизнь, включая и два годя плодотворного творческого сотрудничества здесь, в Крушинеке, когда его любовь не только не остывала, а, казалось, с каждым днем становилась все сильнее и сильнее — все это давало основание верить и надеяться. Возможно, Вера допустила ошибку, ожидая его в местечке в то время, когда немцы занимали Белоруссию, и не приняла никаких мер, чтобы выехать на восток. Но сделала она это опять-таки из-за него, из-за Наума. Если он получит хоть малейшую возможность добраться до нее, думала Вера, он будет искать ее прежде всего у родственников. Однако же идет пятый месяц войны, вот и осень пришла на истерзанную землю, а его нет и нет.
Земля, земля... Она истоптана, изрыта войной — ее и не узнать. Но те деревья, что уцелели, меняли свой зеленый убор на багрец и золото, демонстрируя этим нерушимость законов жизни и смерти. Вот и клен, зеленевший перед окном, запылал рыжим пламенем, а потом искры этого пламени осыпались — и клен теперь стоит без листьев, и ветви его удивительно напоминают раскинутые в стороны человеческие руки.
А Наума все нет и нет...
Каждый день они с Ниной ходят на работу. Теперь Вера попривыкла, освоилась, и ей легче. Главное, она поняла, как надо работать на них, на завоевателей. Через день на ее долю выпадает «хозяйничать» — получать на двоих четыреста граммов хлеба, тайком от Нины, которая противится этому, выменивать харчи на свои платья. Когда хозяйничает Вера, ее подружка помогает профессору в его «частной клинике», как официально теперь зовется то, что раньше было просто квартирой. Часто Нина приносит от профессора то картошку, то немного крупы, то банку консервов. Нередко докторша задерживается допоздна, Вера беспокоится, не находит себе места и встречает подружку упреками. А та лишь посмеивается и извиняющимся тоном говорит, что много работы и что это не так опасно, как кажется,— до профессора рукой подать. Обычно кончается тем, что Нина «торжественно обещает» приходить аккуратно и... всякий раз нарушает клятву.
Иногда Веру берет досада — никак не может жить без того, чтобы кто-то был рядом и не опекал ее. Виноват в том, безусловно, Наум, который, казалось, мог читать ее мысли и угадывать ее малейшие желания. Теперь Нина и квартира были для Веры единственной утехой после долгого дня нудной работы, после грубостей фашистской солдатни, непривычных хлопот на рынке, где орудовали наглые спекулянты, не знавшие ни чести, ни совести. Квартира и в ней спокойно-приветливая женщина — это был оазис надежды в страшной пустыне унижения, отчаяния и бессилия.
Однажды Нина вернулась домой раньше обычного. Немудреный ужин, который готовила Вера, еще не сварился. Вера по этой причине забеспокоилась, а Нина подошла к ней и поцеловала ее в лоб, уверяя, что совеем не хочет есть и подождет.