Теперь она уже научилась «помогать» администрации бороться с прогулами и симуляцией. Каждое утро снимала те жетоны, которые оставались на доске, и совала себе в карман. Рапорт был короткий: «Через контрольную будку прошли все». Чаще всего приходилось прятать до конца рабочего дня жетоны тех рабочих, которые являлись, но бросали работу раньше срока. «Явка» была аккуратная, но работа шла слабо. Зато сводки информбюро забирались тетей Феней — так звали пожилую женщину в ватнике и платке — регулярно и имели исключительный успех. О положении на фронтах город узнавал теперь не через немецкое радио и не через «Беларускую газету», которую издавали оккупанты. Правдивое слово сводок разлеталось с комбината по всему городу. Правда, вести были малоутешительные — Советская Армия отступала,— но они были правдивы, и в хаосе временных неудач уже начинал пробиваться родник веры в скорые перемены.
Кроме сводок, Кравченко пересылал через Веру небольшие прокламации — призывы к рабочим саботировать мероприятия немецкой администрации, и то, что делали до сих пор многие рабочие сами, нашло в этих призывах четкое определение. Однако оккупанты были очень заинтересованы в пуске электростанции и пошли даже на то, чтобы прекратить работы в цехах и перебросить всех женщин на восстановление и обслуживание электростанции. Господин директор убедил кого надо в целесообразности демонтировать комбинат, и теперь, под усиленной вооруженной охраной, на комбинате работало небольшое количество людей, грузивших на платформы станки и другое оборудование. Как ни медленно шла работа, в конце концов электростанцию пустили в ход и свет вспыхнул в домах Крушинска, правда, совсем немногих. В тот день, когда состоялся пуск электростанции, Вера считала, что это и ее личное несчастье. Кравченко пришлось долго толковать с нею. Прокламации и сводки, убеждал он, дали определенные результаты, и эти результаты, по его словам, будут расширяться и укрепляться.
А тем временем подошла зима. Выпал снег и хоть немного прикрыл раны, которые нанесла городу война. С приходом зимы Вера потеряла всякую надежду на возвращение Наума. Она даже и не могла бы объяснить, почему утратила эту веру, но именно так и случилось. Теперь у нее был один интерес в жизни — как можно лучше выполнить поручение своих друзей. Однако волнение первых дней прошло, и передача сводок, как и всякие ухищрения с жетонами, сделались для нее обычным и привычным делом. И однажды ей в голову пришла мысль — нужно что-то большее. Что-то более действенное и эффективное, чем это. Но в тот же день, когда пришла эта мысль, жизнь дала ей страшное доказательство того, Кравченко был прав, когда говорил о важности этого маленького дела. Полицейские заметили, как одна женщина передала другой сводку. Задержана была Марья. Ее арестовали и тут же, во дворе электростанции, жестоко избили.
Тех, кто избивал, было человек восемь. Здоровые, сытые мужчины в чорной форме с серой окантовкой. Они били умело, не спеша. А бледнолицая женщина молчала, сначала закрывала рукой лицо, потом и закрывать перестала.
— Откуда взяла? — орали на разные голоса полицейские, сдабривая свою речь матерщиной и оскорбительными прозвищами.— Говори!
А Марья молчала.
Поодаль стояли женщины, среди них была и тетя Феня. Она не отрываясь смотрела на Марью, которая, держалась па ногах только оттого, что удары сыпались на нее одновременно со всех сторон. Было в этом взгляде что-то такое, что трудно передать словами,— Вера, по крайней мере, таких слов не знала. Ей, наблюдавшей эту сцену, казалось, что во взгляде тети Фени был молчаливый приказ Маше — молчать, держаться и молчать. Наконец избитая женщина упала лицом в грязный сжег, и Вера видела, как изменилось лицо тети Фени и как та, повернувшись к женщинам, сказала обычным, каким-то будничным голосом:
— Теперь не скажет. Выдержит.
Женщины зашумели. Полицейский прикрикнул на них. Они разошлись по двору, огрызаясь. Потом подошла телега, и Машу бросили на нее. Полицейские уселись рядом, свесив ноги в больших грубых сапогах.