— Деревянная мадонна меня интересовала давно. Однако, чтобы основательно изучить ее, надо было иметь ее не в божьем доме, а у нас в музее. Вы не представляете, сколько пришлось потратить сил, чтобы доказать, что статуя попала в костел случайно и что, главное, это не мадонна, а светский скульптурный портрет. Для изучения источников белорусского искусства это все было очень интересно. И вот... Наум, как выключается приемник? Кручу, кручу, а он не затихает!
— А ты не крути, а кричи, может, пересилишь! — советует Наум, расставляя на столе бутылки.
— Дальше, дальше, Павел Степанович! — подзадоривает его светловолосая девчина, более внимательно, чем остальные, слушавшая директора музея, известного археолога и историка искусства.— Это же так интересно и романтично!
— А как же! — с воодушевлением соглашается Назарчук, откидывая рукой почти белые волосы, которые падали ему на глаза.— Один ученый, историк, был в прошлом году в Лондоне. Он ездил туда, чтобы изучить документы, связанные с историей нашей родины. И вот однажды к нему является некий англичанин и предлагает купить архив его бывшего хозяина. Среди бумаг оказался дневник или, вернее сказать, мемуары некоего Рутковского. Пан Казимир Рутковский... Он в 1812 году выехал из Белоруссии, где нажил довольно крупный по тем временам капитал, торгуя льном и шерстью. Пан удрал от ответственности перед историей. Это было время, когда часть польских магнатов и купцов бросила свой народ, боровшийся с наполеоновскими интервентами. Из дневника мы узнаем, что пан Казимир оставил, удирая, уникальную коллекцию, в том числе и деревянную мадонну. Это было прямое указание — где искать, мы начали поиски, и кое-что нам удалось найти. Те самые антики, что стоят в нашем музее, пролежали в земле больше ста лет. Однако мадонны в бывшей усадьбе пана Казимира мы не нашли. Было мнение, будто она погибла, дерево могло превратиться в труху... Но одна деталь заставила меня продолжать поиски. Дело в том, что в записях Рутковского я обнаружил свидетельство, что он выкупил у графа Тышкевича крепостного художника, который очаровал купца скульптурным портретом графини. Романтичная история, ее я попытался описать в своем очерке, который вы скоро и сможете прочитать. Художник был не только выдающимся резчиком, но... и моим далеким предком.
— Чудесно! — сказал Терешко и сам выключил радиоприемник.— Представитель старого аристократического рода! — И он театральным жестом показал на Назарчука. Все засмеялись.
— Нет, Рыгор Пилипович,— совсем серьезно заметил Нааарчук.— Мы не аристократы, однако мы — наследники всего того великого, что было в истории нашего народа. И теперь мы уже говорим во весь голос, что угнетенный в прошлом наш народ всегда стремился к свободе, к вершинам человеческого духа. Приходите завтра ко мне, я вам покажу этот деревянный уникум. Если бы даже мы не располагали ничем другим, то по одной этой статуе можно было бы судить о том, что сегодняшнее наше искусство имеет глубокие корни.
Терешко перебил:
— А вы полагаете, что древность культуры — это плюс?.. Чем моложе культура, чем моложе искусство, тем они прекраснее!
— По отношению к женщинам ваши слова совершенно справедливы. Что же касается искусства, то, извините, так рассуждать нельзя. Я думаю...
— Я думаю, — подхватил Наум, — что время садиться за стол! Рыгор Пилипович забывает, что мы наследники не только белорусской культуры, но и вообще всего лучшего, что создало человечество.
— Какие мы богатые! — задумчиво сказала блондинка. Сказано это было так искренне и простодушно, что все легко засмеялись.
— Ужинать! Ужинать! — позвала Вера, и из соседней комнаты высыпали гости, веселые мужчины и женщины. А патефон все гремел — «И тот, кто с песней по жизни шагает»... а потом сразу умолк, и Терешко побежал остановить шипение. Тем временем Леопольд Белкин, городской архитектор, встал с бокалом и предложил тост за Веру и Наума, по проекту которых возведен городской театр, за талантливую пару строителей.
— Ура! Ура! — кричали гости, а Терешко почему-то крикнул:
— Горько!
— Это же не свадьба! — резонно заметили ему.
— Больше, чем свадьба! — вмешался Назарчук.— Осуществление первого творческого замысла, да еще такого... Это большой праздник!
Наум блестящими черными глазами смотрел на Веру. И та повернулась к нему и, смеясь, поцеловала его:
— Не надо обижать Рыгора Иилиновича,— сказала она. — Тем более, что он наш гость.
— Вы всегда так благосклонно относитесь к пожеланиям своих гостей? — кивнул через стол Терешко, и его сухие щеки слегка покраснели.