— Мы напали на след подпольной огранизации. Не скрою: след не очень четкий, но я не теряю надежды. С вашими земляками не всегда договоришься. Я прошу вас поехать в тюрьму и поговорить с арестованными. Может они послушаются вас.
— Я не пастор...
— О пасторе рано вспоминать. Мне надо, чтобы они жили. Не забывайте: мои враги — ваши враги.
— Рыгор Пилипович, почему бы вам не поехать?
Вера смотрит на Терешко. В ее взгляде — просьба.
«И она с ним? Я заделался полицейским...» Глубокие морщины перерезают сухие щеки. Что они смотрят на него, оба? Этот немец и она... Вера... И некуда деться от этих взглядов.
— Хорошо. Поеду...
Рихтер что-то пишет на листке из записной книжки.
— Моя машина у подъезда. Я целиком доверяю вам. Возьмите провожатого, если хотите, из русских, полицейского. Пусть он переоденется. Вы понимаете, о чем надо говорить... Разрешите вас проводить, фрау Корзун.
— Жаль, что мне нельзя ехать с вами...
Терешко глянул на «фрау Веру». Удивительные у нее глаза — как у того ангорского кролика, которого он не добил.
Темными улицами мчит авто. «Скоро они заставят меня расстреливать или вешать»,— приходит в голову Терешко мрачная мысль. В дежурной его просят подождать: полицейские все в наряде. «Может, пан обойдется без провожатого?» — бумажка, написанная Рихтером, даже полицейского делает вежливым. Идти в тюрьму... к ним... без охраны? А что, если... Терешко судорожно поводит плечами. Он садится на табурет и глядит куда-то в пол, грязный пол дежурного помещения. Обер-ефрейтор почтительно стоит возле столика. На столике — лампа. Она ничем не заслонена, и ветер, врываясь в окно, клонит треугольник пламени в сторону. О чем можно спросить у этого человека с таким низким лбом?
— А если срочное дело?..
— Мы поднимем тех, что живут в казарме. Можно...
— Нет, я подожду, если вы уверены, что кто-нибудь придет...
— Обязательно. Откровенно сказать — один отпросился по личному делу... Я хоть и начальник, но, когда живешь с людьми...
«Все они теперь говорят «откровенно»,— думает Терешко.— А я как? И что такое откровенность? Рихтер тоже разговаривает со мной откровенно... Он просит... и эта учтивая улыбка на тонких губах... Ну, как откажешь ему?» Неприятно было, что мысли приобрели иронический оттенок.
— Имею честь следовать за вами!
Какой сильный, молодой парень... Сытные харчи полицейской службы... Ветерок, что клонит пламя свечки... Терешко трогается с места. Молодой полицейский идет за ним — шаги, будто петарда, рвут воздух. «Лакомый кусок взял верх над убеждениями, над идеями... И вот они служат немцам... И я, и этот полицейский с лицом любознательного рабочего... служим...» Машина останавливается. Часовой кричит. Как пронзительно звучит этот крик в тишине! По узким коридорам они идут за немцем. Повороты, повороты. Яркие пятна света на черных стенах... А над головой — мрак, мрак. Он будто шумит, этот мрак.
Камера номер сто девяносто три.
Терешко наклоняется к круглой дырке в дверях. За нею — полумрак. Что таит он в себе? Страх, такой силы страх прежде неведом был Терешко. Ноги будто приросли к полу, мелко-мелко дрожит тело. Последний проблеск ясной мысли: «Зачем пошел сюда?» И кто-то чужой, будто бы стоящий рядом, ответил вопросом: «А если бы не пошел?»
— Разрешите,— говорит глухо немец и гремит ключом.— Фонарик есть?
— Есть,— говорит полицейский, доставая электрический фонарик из кармана.— Сколько их там?
— Одна. Женщина.
Дверь со скрипом открывается. Гремит железо о железо.
— Идите вы... Предупредите...
Полицейский привычным шагом входит в камеру. В кругу света он видит арестованную. Наклоняется над ворохом лохмотьев.
— К вам пришли... Слушай, ты! — Это громко. А совсем "над ухом: — Тетя Феня... Это я... Мы сделаем все, чтобы вырвать вас...
Теперь входит и Терешко.
— Она спит?
— Поднимись, старуха...
В ярком свете фоиарика — окровавленное лицо. Только глаза... Одни глаза живут на этой месиве загустевшей крови... О чем можно говорить с человеком, у которого такие глаза?..
И Терешко молчит.
— Я хочу, чтобы мои сыновья, чтобы мои товарищи не беспокоились обо мне, не подставляли свои головы из-за меня... Пусть бьют поганых извергов, пусть берегут свои силы для великой битвы с врагом... Я хочу, чтоб меня услышали...
— Что она говорит? — вырывается у Терешко шепот.
Полицейский отвечает:
— Больше, чем надо, пытали... бредит старуха...
Терешко бежит к двери и натыкается на немца.
— Я здесь ничего не могу поделать,— говорит он непослушными дубами.— Выведите нас отсюда.