И снова тишина. Кажется, что остановился ход времени, что и города нет за окном, что вообще ничего и никого нет на свете, кроме этой маленькой свечки, этой парализованной старой женщины, этой темной комнаты... никого нет в мире, кроме них!.. Страшный опыт, поставленный чудодеем-богатырем: маленькая комната с двумя одинокими женщинами — брошены под стеклянный колпак, из которого выкачали воздух... Торичеллиева пустота сердца и тела...
Вот так и тянется время... без минут и часов... Нет, оно остановилось... Приходит забытье, но и сквозь него Вера слышит, как вздыхает старуха... Кажется, что это — не вздохи, а стоны, сдерживаемые нечеловеческими усилиями. Наума нет. Хоть бы пришла Мирра. Неужели она попала в облаву? И что такое эта облава? Но спрашивать нет сил, и Вера снова закрывает глаза, и ей на минуту представляется, что она куда-то падает... точь-в-точь так, как падала когда-то жидкость в безвоздушном пространстве в том опыте... Торичеллиева пустота!
Мирра не пришла и наутро.
IV
Надо было что-то делать. Утреннее солнце бьет в окна, столбы пыли клубятся в воздухе. Золотисто-фиолетовая пыль... Вера старательно упаковывала перед отъездом свою одежду в этот большой чемодан. Красивая одежда — она любила хорошо одеваться. Перебирает платья. И вдруг в голову приходит мысль: а зачем это? Но женское упрямство берет свое — Вера надевает шелковое платье цвета беж, такие же чулки и кремовые туфельки. Пусть! Элегантная и красивая, она выходит на улицу. Только все никак не может отогнать, заглушить в себе чувство пустоты. Городские улицы наполнены солнцем и серо-зелеными мундирами. Вот они, новые хозяева. Она проходит под солдатскими взглядами, как сквозь строй. Пусть!
Теперь, пройдя несколько кварталов, Вера начинает понимать, что город был занят врагом не так, как местечко, из которого она только вчера пришла. Следы великой трагедии лежат на некогда красивом теле города — превращенные в руины дома, пепелища, еще, кажется, горячие, чередуются с совсем целыми домами, но эти уцелевшие дома, выхваченные из привычного ряда, составлявшего квартал, выглядят до жути несчастными,— будто шел человек, а воры остановили его и ограбили. Веру удивило, что уничтожены центральные кварталы города, а как раз там, где находятся предприятия и городская электростанция, следов разрушений меньше. Должно быть, каждый понимает по-своему, что такое «военные объекты». Думая так, она направлялась как раз в сторону городского сада, среди высоких лип которого высился театр, построенный по проекту Веры Корзун инженером Наумом Штарком, ее мужем. И странное дело: пока шла по разрушенным улицам, чувство пустоты не покидало ее, а когда показались липы, сердце забилось сильнее, и это ощущение пустоты сразу исчезло. Бессонные ночи, огромное творческое напряжение, работа, работа без конца, неудачи и поиски — вот чем было для нее здание театра. Иные могли проходить мимо него, как мимо бездушной стены, как мимо камня, а для нее театр был не просто зданием, удачным или неудачным, а частью ее существа. И вот в просветах густых липовых листьев мелькнули белые стены, тело ее напряглось в тягостном ожидании... Цел! Вот они, спокойно-уверенные четырехугольники здания с замысловатым узором как бы вытянутых в высоту окон — остроумная вышивка серебряным стеклом по белой поверхности стен. Цел... Только перед центральным входом точно кто отрубил кусок асфальтовой панели, и над раной застыл, задрав вверх пушку, зеленый танк.
И, как это часто бывает после сильного физического или душевного напряжения, она ощутила слабость вовсем теле. Надо присесть, Она уже хотела пройти в сад, но тут ее внимание привлекла небольшая и мало заметная вывеска; «Вход русским и белорусам запрещен»,— прочитала она и круто повернула в сторону. Значит...