Молчание.
— Уснула, а двери забыла запереть... Тебя напугали мои дружки? А меня ты напрасно приплела к этой истории, хозяйка. Я же и сам не знал, что Василь здесь мудрит. Помнишь, я приходил к тебе лишь один раз, когда он нанимал квартиру.
Молчание.
— Да проснись ты! Дай мне воды, чтобы обмыть хоть лицо....они бьют по лицу... сволочи... Я — живой, тетка, и на том спасибо. Слышишь?
Молчание. .
— Слушай, ты...
И вдруг он замечает, что женщина мертвая... На груди листок бумаги: «Смерть тем, кто служит немцам!»
Парень бежит из хаты. Ему кажется, что звездное небо, потеряв извечную свою устойчивость, срывается и падает вниз, все ближе и ближе, звезды превращаются в огненные шары, скоро они ударятся о землю, и земля, города на ней, села, леса, люди и звери, и он сам, живой, вольный, жадный до счастья, будут уничтожены этим столкновением миров...
Глухая боль, которую парень чувствовал с того времени, как его ударили сапогом в низ живота, теперь обостряется и мешает бежать. Но еще шаг, еще,.. Он должен отыскать в этом настороженно-притихшем городе Дробыша, чтобы сказать ему... Рот наполняется кровью — теплой, соленой... Парень сплевывает ее раз, другой — тщетно... И тают силы... Еще шаг, два, три шага...
Х
Театр сверкает огнями, В глубоком подвале, где помещается котельное хозяйство, четко работает маленькое, но сильное динамо, Вестибюль, фойе, превращенное в ресторан, все комнаты и залы театра залиты праздничным светом. Белые манишки и черные фраки распорядителей, пышные прически и яркие платья кельнерш, звон шпор, хоти и нестройный, но мелодичный, и всегда волнующий диссонанс настраиваемых инструментов... Последние приготовления, последние приказы, сладкое волнение... «Князь» за кулисами стоит возле щита электрических сигналов — один из этих сигналов идет в самый дальний угол театра, под землю, в подвал, где установлено маленькое, но мощное динамо. «Князь» нажимает на кнопку — и там, в котельном помещении, над рубильниками нажигается сигнальная лампа. Немалую работу проделал умелый электротехник вместо со своими товарищами, чтобы осветить театр и, главное, обеспечить сцену таким количеством света, которое позволило бы осуществить все задуманные эффекты.
Шесть рубильников — шесть световых лучей... В городе нет света, после восьми часов только патрули нарушают тишину пустынных улиц, а здесь — празднично, здесь светло, и в этом есть свой смысл: в то время как город придавлен, сжат цепями темени и неволи, здесь, в этом ярко освещенном театре веселятся и торжествуют победители...
Уже заполняется публикой серебристо-белый овальный зал театра. Гражданских почти нет — их можно пересчитать по пальцам. «Князь» заранее согласовал список тех из «местных деятелей», кому выпала честь присутствовать па премьере. Спектакль, как говорится, «неофициальный» — на нем присутствуют оба оберста со своим штатом, а немного позже... это тайна... должна прибыть «высокая особа», карающий меч Третьей империи в Крушинске, и вместо с «особой» — обер-лейтенант Рихтер, который надеется одним махом преодолеть две ступеньки: гауптман, майор и — оберст.
...Убедившись, что сигнализация работает безотказно, «князь» обошел комнаты артистов и подбодрил своих «мальчиков», намекнув, что после премьеры офицерский ресторан — в их распоряжении. Теперь «князь» прислонился к занавесу и через маленькую щель смотрит в зал. Было условлено заранее: появление оберстов в ложе — сигнал к началу... Блеск зала наполняет все его существо радостью. Великая идея — театр! В нем раскрывается народная душа... Милкин констатирует: как в лучших европейских театрах, женщины в зале красивы и хорошо одеты. А мужчины... Ну, что ж... какие театры Европы не переполнены теперь немецкими и итальянскими офицерами?
В котельной, где установлено динамо, происходит следующее:
— Сверим часы,— говорит электрику Дробыш, одетый, как и «княжеские мальчики», в белый гарнитур с атласными лацканами.
— Вез восемнадцати восемь,— смотрит на ручные часы электрик.
— Хорошо. Напротив входа доска в заборе только на верхнем гвозде. Пойдешь прямо по аллее до Артистического переулка, там я жду с машиной. Ну как, рассчитываешь на успех?
— Безусловно!
По многочисленным лестницам театра бегает кельнерша, маленькая стройная Нина, забегает в гардеробную, к рабочим сцены, к бутафорам, и всем с приятной усмешкой шепчет:
— Проверьте часы! На моих без пятнадцати восемь. В восемь сорок я жду вас на левой веранде с сюрпризом от «князя». Незаметно! И без опоздания.
Рыгор Пилипович Терешко одевается перед зеркалом. Он очень не любит этой непременной условности — крахмальной сорочки и фрака. К его небольшому росту не слишком-то и идет эта хвостатая одежда. А тут еще запонка не слушается пальцев, а стрелка на часах уже приближается к восьми.