...Из цветка лотоса появилась балерина с земным шаром в руках. Она играет им, как мячом, а десятки юношей норовят схватить его... Красивое, чарующее зрелище! Но вот появляется Сильный. Он знает — счастье не в том, что будешь владеть землей, счастье в том, что будешь владеть Женщиной на этой зеленой планете. Вот он выходит. По мере того как Сильный приближается к Женщине, ширится свет — еще, еще... И вдруг один, второй, третий взрыв сотрясают стены театра, и серебристые колонны, разваливаясь, падают на зрителей...
XI
В восемь часов сорок одну минуту к машинам, которые выстроились перед театром, подъехала еще одна и из нее вышли трое: две дамы и молодой человек. Машина двинулась дальше. Трое очень спешили, потому что спектакль уже начался. Военные шоферы, которые привезли своих шефов и теперь стояли, позевывая и посвистывая, рады были любому случаю развлечься. Они не преминули поиздеваться над тем, что одна дама оступилась и у нее что-то стало с каблуком — то ли он отлетел совсем, то ли треснул. Трое остановились на полпути к театральному подъезду. И в эту минуту на них чуть не наехала такая же сверкающая краской машина, из которой легко шагнул прямо на ступеньку обер-лейтенант Рихтер. Вслед за Рихтером вышел маленький человек, сделал шаг, но, заметив женщину, наклонившуюся, чтобы поправить каблук, остановился. Рихтер пристукнул сапогами.
— У фрау авария?
Вера подняла лицо и на вопрос обер-лейтенанта ответила вопросом:
— Господин Рихтер! Вы не в театре? Проходите, проходите, господа, мы опоздали.
Маленький человек тоже взял под козырек.
— Жаль, что я не сапожник, фрау! — И военные, смеясь, направились дальше.
Как раз в эту самую минуту раздался взрыв и белый купол театра полетел вниз, взрыв повторился, взрывной волной Веру отбросило на булыжную мостовую, однако она заметила, что военные еще не успели войти и поворачивают назад.
И в эту самую минуту Верин спутник вырвался вперед, навстречу офицерам, и между ним и немцами взорвалась граната... Воспользовавшись паникой, женщины бросились в сад, теперь совершенно темный. Пробегая аллеей, они остановились как рая в том место, где, к саду выходит Артистический переулок. За стеной, у театра, над которым поднялся столб пламени, слышались крики, стрельба, автомобильные гудки. Наперерез женщинам вышел человек, остановил их.
— Машина за деревьями. Где Перегуд?
— Потом... Остальные?
— Ждем вас...
Вера и Мирра бросились в машину. Дробыш сел за руль. Нина и электрик были уже здесь.
— Что случилось?
Вера коротко передала все, что произошло за последние восемь минут. Как было условлено, они задержались на улице, чтобы все видели, что они все же приехали в театр. Но тут выяснилось, что Рихтер и «шеф» тоже опоздали. Конечно, не без умысла опоздали. Взрыв произошел в назначенное время, но офицеры еще не вошли в вестибюль. Тогда к ним подошел Перегуд и бросил им под ноги гранату.
— Молодчина!
Машина остановилась возле дома Ивана Ивановича.
— Молодчина! — повторил Дробыш, когда Вера пересказала этот случай Кравченко.
Они стояли в слабо освещенной столовой, и среди них был и хозяин — Иван Иванович Кунцевич. Кравченко сидел за столом. С минуту молчали.
— Вот что... Вези, Вася, Ивана Ивановича к театру. Медик должен быть там... хотя бы для формальности. Потом — сюда.
Иван Иванович сунул Нине ключ и пошел следом за Дробышем.
Электрик прижимал к щеке платок, из-под которого струйкой текла кровь. Нина ойкнула и повела его в соседнюю комнату — наложить повязку.
— Игнат,— сказала Вера, когда они остались вдвоем,— наш товарищ погиб... Может ли смерть служить оправданием?
— Не понимаю вас. Смерть — это смерть. Лучше, когда человек умирает героом.
— Перегуд поступил по-своему. Он убедил Терешко не идти в театр, и ту записку, которую ему должна была передать при входе Нина, оставил на столе у Терешко... Один из наших врагов жив... По вине Перегуда.
Кравченко слабо усмехнулся и внимательно посмотрел на нее. От того, что свеча, стоявшая на табуретке, светила слабо, Вера не видела выражения его лица. Но она почувствовала — серьезность и грусть были написаны на этом лице.
— Сымон сам придумал эту «романтику» с запиской, он ее и отбросил... Подумайте только, за два-три месяца нашей дружбы с ним произошли такие перемены! Главное, человек почувствовал, что он гражданин, сын своего народа. А жалость к Терешко — атавизм. Не так все просто, дорогая Вера Васильевна...
Он вдруг поднялся.
— Выйдем в сад... Возьмите шинель... Вы в таком легком платье. Нина, погасите свечку, мы пойдем в сад. Думаю, что Василь скоро вернется, и мы узнаем, какие потери понес враг.