— У кого нет оружия? У вас, Мирра, и у вас, Вера? Анатоль, в случае чего — прикроешь Мирру. Вера Васильевна...
Вера выходит из машины. Бледная, с большими усталыми глазами. Она в элегантном шелковом платье, на плечи наброшена шинель. Достает из кармана браунинг, разглядывает его.
— Не беспокойтесь, Перегуд научил меня обращаться с этой игрушкой.
Дробыш объясняет: им надо перейти через железную дорогу, которая, скорее всего, охраняется немцами. Лучше разделиться на две группы, а потом, ориентируясь на дорогу, сойтись в лесу.
— Пошли...
Вера и Дробыш подаются вправо, трое — один без оружия — влево. Идут молодым березняком, который особенно густо разросся на вырубках. Птицы пробуждаются и приветствуют радостными песнями приход утра. Идут молча. На душе у каждого тяжело, тревожно, а вокруг, кажется — во всем мире, чарующая гармония: чуть слышно шелестят глянцевые листья берез, поют птицы, ветер доносит неясные, но такие же, как и птичьи пересвисты, приятные звуки. И эти звуки, и шелест листьев, и посвисты лесных птиц сливаются в неповторимую симфонию счастья и покоя...
Наконец березняк кончается, Дробыш и Вера осторожно выходят на поле и видят перед собой железнодорожную насыпь. Перебежать или переползти — и там они в безопасности. Они ползут. Вот Дробыш выползает на насыпь. Вера ждет его сигнала. И вдруг она видит — Дробыш поднимается с земли и ступает на железнодорожное полотно.
— Сюда! Смело! — кричит рн громко.
Вера подходит. Дробыш показывает пистолетом в ту сторону, где должен быть переезд. Груды земли, взорванные рельсы, торчмя вздыбленные шпалы и — трупы, трупы. Немецкие трупы.
— Здесь были наши! Совсем недавно...
Они спускаются с насыпи и идут в лес. Дробыш замечает, что Вере тяжело идти на высоких каблуках, в длинной шинели. Он протягивает ей руку, и она принимает его помощь. Так они ждут еще некоторое время, выходят на дорогу. Поваленная ольха преграждает им путь.
— Подождем наших! Вы устали...
— Ничего.
Оии садятся и молчат. Сколько минут они ждут, неизвестно. Солнце пробивается сквозь листья, и трава в старых колеях сверкает, как зеленый бархат. Дробыш больше не в силах молчать.
— Игнат беспокоится о нас,— говорит он.— А мне очень хочется вернуться в Крушинск с победой и пожать руку Игнату.
Вера молчит. И вдруг в привычную лесную музыку врываются голоса, ветви деревьев раздвигаются, и бородатые люди окружают их. Вера поражена и не знает, что подумать. Но тут к ней бросается Мирра и радостно обнимает ее.
— Вот они! Вот они! — говорит она, целуя Веру.
Мужчины пожимают им руки, расспрашивают, сами рассказывают о недавнем сражении: здесь, на переезде, уничтожен патруль, на восток от города партизаны начисто разбили итальянский отряд, железная дорога взорвана на всех направлениях.
За разговорами Вера не заметила, как вышли они на широкую поляну, миновали выгон и очутились на деревенской улице. На всем — и на толпе хлопцев и девчат, которые присоединяются к ним, и на шумной детворе, что бежит впереди,— лежит отпечаток вольной жизни. Контраст этой людной деревенской улицы с городом, который она только что оставили, сильно поразил Веру. И ей показалось на минуту, что все пережитое за эту ночь только тяжелый сон...
— Здесь нет ни одного фашиста! — долетели до нее чьи-то слова.
Потом были встречи. Назарчук наклонился над ее рукой, а она не удержалась и поцеловала его в голову. Борис Шац со смущенной улыбкой рассказал о том, что закончил свою симфонию и уже дважды исполнял ее перед товарищами, и они сказали — хорошо. Андрей крепко пожал ей руку, и в добрых серых глазах его она уловила сочувствие и внимание.
А вечером они вместе со всеми пошли на выгон, чтобы встретить самолет из Москвы. С радостным оживлением смотрели все на небо, и Вера тоже поддалась этому всеобщему подъему и счастью. Зашло солнце. Было светло и тихо. На опаловом небе не было видно ни одной хмуринки. Как и все, Вера сперва услыхала глухой гул, потом увидела черную точку. Точка все росла и увеличивалась, и вот уже стала птицей, серебристой птицей на опаловом небе, и эта птица несла сюда, на белорусскую землю, привет и помощь братских народов, великой Родины, для которой и жить, и творить вечно...