А Риточка все-таки симпатичное существо. Сложена как! Не Ольга, конечно, но в своем роде даже лучше. Она доставляет ему много приятных минут, спасает от тоски. Сердиться на нее нет никаких оснований.
Жизнь налаживается. Николай встрепенулся и бросился к буфету: там стояла бутылка с остатками водки. Ну как он мог забыть?
Лариса ушла с Филиппом Владимировичем на междугородный переговорочный пункт — в третий раз вызывал Олег. Дважды разговор не состоялся: была плохая слышимость.
Александра Яковлевна осталась одна и, когда раздался стук в дверь, удивилась — кто бы это?
На площадке стояла Лидия Константиновна, улыбалась смущенно. Взглядом попросила разрешения войти.
— Слушаю вас, — проведя ее в комнату, сказала Александра Яковлевна. Борясь с раздражением, она забыла предложить гостье стул. — Только быстрее. Лариса скоро вернется.
— Бедная девочка, — вздохнула Лидия Константиновна, — сколько ей приходится переживать из-за своей ошибки. Я пришла к вам, дорогая Александра Яковлевна, с открытым сердцем. Я хорошо сознаю, что мой визит вас вряд ли обрадует. Но мы матери и поймем друг друга. Надо исправлять ошибку наших детей. Сами они, увы, не умеют. Они веселятся, наслаждаются, а мы за них страдаем. Поверьте мне, я разделяю ваше горе и тяжело, если бы вы знали, как тяжело, переживаю его. Я сгораю от стыда, но что поделаешь! Слезами не поможешь.
— Я жду.
— Я очень волнуюсь, вы понимаете мое состояние. За это время я постарела лет на десять. Видеть несчастье своего ребенка — не знаю, не представляю, что может быть ужаснее, — вытирая слезы, говорила Лидия Константиновна. — Я не пришла бы к вам, если бы не муж. Он на моих глазах высох. Он ночами не спит. Не жалеете меня, пожалейте его! Он, как и я, чувствует себя виноватым. Освободите нас от этой вины! Согласитесь на развод, пусть Ларочка напишет Олегу, что не возражает. Все остальное я сделаю сама. — Она подошла к безмолвно стоявшей Александре Яковлевне, заглянула ей в лицо. — Мы не собираемся отказываться от отцовских обязанностей. Мы с радостью, с удовольствием выполним все, что полагается по закону. Не перебивайте меня! — вскрикнула Лидия Константиновна. — Не надо громких фраз о долге и прочем! Посмотрите правде в глаза! Подумайте о ребенке, о его будущем. В конце концов он ни в чем не виноват.
— Уйдите отсюда, — брезгливо прошептала Александра Яковлевна. — Не гнать же мне вас в шею?
— Милая Александра Яковлевна! — умоляюще воскликнула Лидия Константиновна. — Хотите, я встану перед вами на колени, в прямом смысле этого слова? Вы понимаете, что Олег для меня — все? Что, что вам нужно? Скажите, и я отдам вам последнюю рубашку!.. Это жестоко… Я предупреждала вашу дочь, тогда можно было…
— Уйдите, — сказала Александра Яковлевна, — не надо… Я тоже была против этого брака, но, к сожалению, они меня, как и вас, не спросили. А сейчас не мешайте им.
Лидия Константиновна вышла, хлопнув дверью. Александра Яковлевна с трудом подняла руку, чтобы убрать со лба прядь волос. Она медленно добралась до кровати и легла, не раздеваясь.
Всем своим существом она была против желания дочери вернуть Олега. Ей казалось бессмысленным бороться за невозможное. Но она и виду не подавала.
Изредка заходил Филипп Владимирович, пил по пять стаканов чая, неловко шутил, пробовал их развеселить и сам чуть не плакал. Он был счастлив, когда Лариса давала прочесть ему несколько строчек из нового письма Олега.
На междугородной станции он сидел неподвижно, только вздрагивал, когда звонкий, с нахальным оттенком девичий голосок приглашал кого-нибудь в кабину для переговоров.
— Не волнуйтесь, — шептала Лариса, — не волнуйтесь. Сегодня все обойдется благополучно.
— Вишнякова, кабина номер пять!
Филипп Владимирович вскочил, взял Ларису за руку, довел до кабины. Лариса боялась поднять трубку. Филипп Владимирович распахнул дверцу, прошептал:
— Да говорите же!
Она поднесла трубку к уху и услышала голос Олега:
— Лариса! Лариса!
— Это я! Я! — закричала она. — Олик! Это я!
— Лариса! Лариса!
В трубке выло, пищало, трещало, будто телефон подсоединили к патефонной мембране с тупой иголкой.
— Лариса!
— Это я, Олик, я!
И вдруг наступила тишина. Лариса услышала ясный и отчетливый голос Олега:
— Это ты?
— Я, — сдерживая дыхание, прошептала она. — А как замечательно слышно… Будто ты рядом…
И они долго говорили о хорошей слышимости, о погоде, об увольнении Копытова и о многом другом, что их меньше всего беспокоило.
— Говорите? — резко спросила телефонистка.
— Говорим! Говорим! — крикнули Олег и Лариса и замолчали.
— Ты как живешь? — спросил он.
— Плохо, Олик, — весело ответила она. — Скажи что-нибудь. Скоро нас разъединят.
— Нет, нет, не бойся.
Филипп Владимирович не слышал ни слова из этого разговора, но уже не нервничал. Он машинально раз за разом перечитывал плакат «Пользуйтесь воздушным сообщением, экономьте время!» и никак не мог понять, что же легче приобрести: время или деньги?
Нетерпение настолько завладело Валентином, что, расспросив прохожих, он сразу направился на шахту искать Василия Кошелева, того самого, о котором неудачно написал Рогов. Дорога оказалась длинной, запутанной, и к шахте Валентин добрался в восьмом часу утра.
В шахтоуправлении было оживленно: собиралась первая смена. Валентин бродил по коридору, рассматривал стенные газеты, «молнии», «крокодилограммы», кое-что записал в блокнот.
У дверей, сгорбившись, сидел дед в голубой телогрейке. Валентин несколько раз прошел мимо, приглядываясь к нему, и спросил:
— Вы Василия Кошелева знаете?
— А кто его не знает? — проворчал дед. — Первый на шахте по этому милому делу, — он щелкнул себя по шее, около воротника. — Свихнулся парень. А вон где был… — Дед показал на Доску почета. Быстрехонько слетел оттуда. И никакого сладу с ним нету. Каждый день домой волоком приволакивают.
— А что с ним случилось?
— Известно, что. Деньги большие, слава, почет, президиум. А он из президиума-то прямо в чайную.
— Но почему? — продолжал расспрашивать Валентин. — Ведь он передовым человеком был.
— Во! — дед погрозил кому-то пальцем. — В каком он месте передовой, скажи? Дурак он глупый. Его бы уму-разуму учить, а его в президиум. Да вон он идет, милай.
Навстречу по коридору шел невысокий, заметно пригнувшийся парень. Маленькие, глубоко сидящие глаза смотрели не прямо перед собой, а немного вбок, через плечо, будто он ожидал удара сзади. Лицо у него было опухшее, отечное.
— Извините, — остановил его Валентин, — вы Василий Кошелев?
— Ну? — отозвался парень, по-прежнему смотря вбок.
— Я из газеты «Смена». Мне нужно поговорить с вами.
— Ну?
«Его не скоро прошибешь», — подумал Валентин и, достав папиросы, предложил их Василию.
— Не курю, — отвернулся он.
«Это уже интересно», — отметил Валентин и спросил:
— Вы сейчас домой?
— Ну?.. Писать, что ли?
— Ну? — его тоном ответил Валентин. — Может быть, писать. Но пока не собираюсь.
— А пишите, я не боюсь, — Василий явно тяготился разговором. — Вон дед Егор про меня знает. Все, как есть. Да еще был тут один ваш. В чайную меня водил, поил, записывал что-то.
— Давайте не будем спорить, — дружелюбно предложил Валентин, хотя Василий своим поведением раздражал его. — Встретимся и поговорим. Вы где живете?
— В шестом доме. Улица Горняцкая. Квартира один. Часа в три приходите, если уж… Из горкома, что ли, жаловались?
— Никто не жаловался. Просто мне интересно узнать, что с вами происходит, как вы…
— Долго ли умеючи? Сначала помаленьку, потом привык.
Василий ушел. Валентин направился в комитет комсомола. Секретарь комитета, веселый, приветливо улыбающийся молодой курчавый блондин с ясными голубыми глазами, протянул руку, представился: