Как-то вечером, возвращаясь от купца Валеева, где она поденно работала, Галимэ застала сына в компании двух русских мальчишек. Все трое сидели на корточках у забора и курили.
— Что ты делаешь, разбойник! — всплеснула она руками.
— Курю, мать, — важно ответил Ахмет и юркнул в калитку.
Когда Галимэ, закрыв на ночь ворота, переступила порог дома, сын уж творил вечерний намаз в углу комнаты на своем молитвенном коврике.
— Погоди, хитрый мальчишка, — сердито пригрозила Галимэ, но в душе не могла не улыбнуться его находчивости: молящихся нельзя беспокоить.
Ахмет молился до тех пор, пока мать не уснула. Утром он сказал:
— Ани, я просил пророка наказать меня, но даже ты не тронула меня пальцем.
— Ах, негодник! — она схватила его за ухо. Мальчишка ловко вывернулся и, озорно сверкнув глазами, перемахнул через забор.
— А почему алла разрешает курить богатым? — крикнул он, убегая.
Галимэ пошла к знакомому мулле посоветоваться, что делать с Ахметом. Мулла выслушал и обещал помочь.
На другой день Ахмет прибежал из школы раньше обычного. Он бросил книги на пол.
— Не хочу больше учиться. И в мечеть не пойду. — На щеке его краснел рубец от розги.
Ни угрозы, ни уговоры не помогли. Пришлось устроить Ахмета мальчиком в галантерейный магазин Валеева. Но поведение сына не стало лучше. Он не желал посещать мечеть, не соблюдал поста. А когда его перевели в младшие приказчики, он как-то бросился на сына Валеева, который хотел наказать его аршином за случайно разбитый флакон духов.
Два дня Галимэ умоляла хозяина простить сына и снова взять его в магазин.
— Только ради памяти твоего мужа, — согласился Валеев. — Он был настоящий мусульманин и делал мне хорошую мебель. Но знай: это первый и последний раз.
После того случая Ахмет как будто присмирел. Он даже стал приносить домой книги. И читал их по ночам до третьих петухов. Галимэ радовалась:
— Слава пророку, образумился.
Но ей очень хотелось знать, про что пишут в тех книгах. Было непонятно: почему сын каждый раз прячет их под оторванную половицу в кухне? И она вновь начала тревожиться.
— Это, верно, плохие книги, раз ты их никому не показываешь?
— Нет, ани. Я читаю новый коран, — отвечал Ахмет. — Новый коран дал нам новый пророк, мать. Он хочет все поровну разделить между всеми людьми. А богатым не нравится такой коран. Новый пророк запрещает женщине носить чапан. Он говорит, что у женщины такое же сердце, как у мужчины, поэтому ей надо дать такие же права.
Галимэ с сомнением покачивала головой: может быть, и так, она же родилась и умрет с верой своих отцов.
Однажды за обедом Ахмет сказал:
— Ну, мать, я ухожу от Валеева. У меня есть другая работа.
— Что ты будешь делать? — спросила она в тревожном предчувствии. Дни стояли неспокойные.
— Защищать новый коран. Я записался в коммунистическую дружину.
Галимэ не осмыслила всех слов Ахмета, но, глядя в горячо блеснувшие глаза сына, поняла, что решения своего он не изменит.
…Воспоминания назойливо лезли в уставшую голову женщины. Весь день она просидела в доме, надеясь, что бог пошлет ей какой-нибудь знак о сыне. Сквозь щель перекосившегося ставня в комнату полосой тянулась серебристая пыль. Было знойно и душно.
Ахмет советовал Галимэ сидеть дома, пока все не успокоится. А воля мужчины была для нее законом с малых лет.
Девчонкой она боялась молчаливого отца, потом боялась мужа — ее в шестнадцать лет выдали за него силой, боялась бога и шайтана. Теперь, по привычке, она слушалась сына.
Вечером кто-то настойчиво постучал, и Галимэ побежала открывать.
У ворот на рыжем в яблоках коне гарцевал сын Валеева. В руке он держал клинок, на котором болтался окровавленный френч Ахмета.
— Возьми, ханум. — Тонкие губы Керима кривила усмешка. — Ты можешь увидеть своего сына на набережной, у Дома красных.
Галимэ стала белой, как снятое молоко. Протянув вперед руки, которые когда-то легко поднимали мешок муки, она приняла на них страшную весть и пошатнулась.
— Иди туда вечером, ханум, чехи запретили убирать трупы большевиков. — Керим гикнул, ударил коня нагайкой и ускакал.
Как безумная, глядела Галимэ на френч. Она не плакала: закон шариата запрещал слезы о мертвых.
— Я найду тебя, Ахмет, найду, — шептала она.
Ночью, в час намаза, когда двурогий месяц стоял над мечетью, женщина пошла к набережной. Она знала Дом Советов, так как не раз ходила туда к сыну, когда дружинники стали на казарменное положение.