– Да, вот так лучше, – удовлетворённо крякнул Бердин. – Всегда предпочитал снимки с контрастом. Их легче читать, а я ужасный лентяй.
– Осталось двадцать восемь минут, – глянув на таймер, сказал Рахматов. Ни для кого это объявление сюрпризом не стало, все и без того не отрывали взглядов от мелькающих цифр.
– Надо же, – тихо проговорил Бердин – сколько огромных планет и целых галактик гибнет вот так же, а рыдать на 'челноках' будут над этим маленьким шариком. Удивительно, не правда ли?
– Если бы так, – Щёткин нервно почесал небритую щёку. – Не хочу вас огорчать, доктор, но мы не можем сейчас утверждать, что 'челноки', связанные с Землёй гравитационным полем, останутся невредимы. Мы, вообще, ничего не можем утверждать, когда дело касается иных реальностей и их законов!
– Ах, да, – вспомнил Леонид произнесённые когда-то в пылу спора Рахматовым слова. – Значит, возможно, сейчас мы увидим конец света? Во всяком случае, гибель человечества.
– Не исключено. Впрочем, незначительная часть людей находится за пределами Солнечной системы. Их крайне мало, но…
– У меня родители на Итаке, – огорчился Гера.
– У меня там жена и семья дочери, – отслеживая обратный отсчёт на таймере, произнёс Щёткин.
– А у меня родителей нет, а жёны все бывшие. Говорили, нельзя жить с человеком, который видит тебя насквозь, – усмехнулся Рушан.
Миллиметры между пурпурной сетью и круглыми боками планеты таяли. Земные нагуали, по выражению Рахматова, 'лапками не махали', и он оставил своё место у измерительных приборов.
– Пять, – прочитал с секундной графы таймера Рушан.
– Четыре, – отозвался Щёткин.
– Три, – продолжил, сжимая подлокотники кресла, Гера.
– Две, – закончил счёт Бердин.
Рахматов закрыл глаза. В следующую секунду незримые тиски сдавили пространство, в воздухе что-то взорвалось, загрохотало, обрушилось. По всем законам домена, где погибала сейчас Земля, смерть обещала быть мгновенной, однако мир всё ещё клубился вокруг тяжёлой чёрной взвесью. Видно, у беспощадного ФАГа нашёлся другой сценарий.
– Ч-т-о п-р-о-и-с-х-о-д-и-и-и-и-т?! – с усилием выдавил Рушан. Звуковые волны, казалось, втискивались в среду, точно в загустевающую смолу. Даже ударяющие в мозг вопли аварийной сирены плыли медленно, растекаясь в пространстве вязкой мутью. Красные вспышки разгорались постепенно. Проступали из темноты, точно с трудом пробивались сквозь неё, и так же лениво гасли. Кто-то неизрекаемый и всемогущий просматривал умирание планеты в режиме Very much very slowly.
Неподалёку на полу корчился Щёткин. Он сжимал ладонями виски и скалил зубы. Из носа у него текла густая чёрная кровь. Рахматов попытался подняться, но на плечи навалился многотонный груз, посильный разве что ушедшим в небытие Атлантам. Рушан беспомощно забарахтался на полу. Спрессованный воздух приходилось втягивать в лёгкие, как упругое желе. Он застревал в глотке, забивал дыхательное горло, боталом громадного колокола ударял в барабанные перепонки. Рахматов заметил, что, касаясь лицом ковра, оставляет на нём алые кляксы.
В воздухе всё ещё светилось трёхмерное изображение Земли. Щёткин, отняв от головы руку, указывал на транслятор. Глаза его выкатились из орбит, налились, рот открылся в безмолвном крике. Собрав последние силы, Рушан повернул голову.
Над транслятором зависло нечто бесформенное – словно мягкую, лишённую остова массу затягивало в узкую щель. Масса перетекала из голубого в охристое, вспыхивала ослепительно-алым, кипела белыми раскалёнными пузырями.
– О, Господи, – простонал Рахматов. Увиденное потрясло его больше, чем даже растянутая во времени собственная смерть.
'Пластилиновая' планета вползала в тесный просвет между сетями нагуалей. Или это трансформировались волны транслятора? Но безумствующий мировой океан, ломающиеся кости горных систем, страшные ожоги на теле Земли говорили обратное. Из-под разорванной кожи земной коры в атмосферу выстреливали гигантские фонтаны планетной 'крови' – магмы. Точно живые, ныряли и выныривали из неё обломки материков. Над Землёй клубился чёрный дым – смешанная с вулканическим пеплом атмосфера. Как мог сохраняться в этом пожарище кислород, Рахматов не понимал. Он вообще ничего не понимал. Вывернутая наизнанку реальность, дикий абсурд, параноидальный приступ мироздания…
В ушах раздался оглушительный скрежет и звон. Норовистым скакуном взбрыкнул пол бункера. Посыпались стены, оголяя титановые рёбра сверхпрочной арматуры. Рахматов потерял сознание.
11. Генератор Бердина
Кто-то бил его по щекам. Рахматов вдохнул – воздух стал легче, податливей. Какое-то время Рушан просто наслаждался возможностью дышать. Свободно, не прилагая к тому нечеловеческих усилий. Хлопки тем временем становились всё более настойчивыми. Рахматов открыл глаза. На него смотрел осунувшийся, почерневший от копоти, седой как лунь Гера.
– Живой? – просипел он, отирая ладонью кровь, струящуюся из ушей.
– Есть… немного…
Гера затряс головой, непроизвольно замычал от боли. Осторожно, точно на макушке у него стоял наполненный водой стакан, улёгся.
– Башка раскалывается! – пожаловался он.
Рахматов смотрел на своего ассистента, и его не покидало ощущение, что они оба болтаются сейчас в неведомом четвёртом измерении – то ли живы, то ли мертвы, то ли было, то ли нет.
– Ещё выжившие есть?
Кацевейко истолковал вопрос на свой лад.
– Наверно, есть, – подумав, ответил он. – Кислород имеется, атмосферное давление стабилизировалось. Вроде, в пределах нормы. Неповреждённые участки суши тоже остались. Думаю, на них спасшиеся найдутся… раз уж мы…
– Где Бердин и Щёткин?! – рыкнул Рушан, окончательно приходя в себя.
Гера, кряхтя, уселся, зажал ладонями виски.
– Там. – Он неопределённо махнул в сторону и отвернулся. Рахматов схватил стоящий рядом фонарь и, подняв над головой, осмотрелся. Часть помещения была смята обрушившимися плитами, прошита фрагментами свай, туго стянута остатками металлокаркаса. – Левое крыло разворотило. Мы с тобой в пазух попали. Повезло. Рулетка…
– А они? – глухо спросил Рушан.
– А им не повезло… – Кацевейко помолчал. – Выбираться надо. Правое, по-моему, меньше зацепило. Там должны быть живые.
Рахматов сглотнул слюну. Тусклый свет фонаря упал на подрагивающий в воздухе странный объект.
– Что за… – Он не поверил своим глазам.
– Транслятор, – с ненавистью процедил Гера. – Тоже повезло твари!
Над панелью покачивалась вогнутая линза – всё, что осталось от Земли после прохождения между сращениями нагуалей. Пурпурные сети зловеще колыхались позади.
– Но как такое возможно?! – прошептал Рахматов.
– Может, в правом крыле что из оборудования сохранилось? – предположил Кацевейко. – С наблюдателями свяжемся, глядишь, чего хорошего скажут. Выбираться надо.
Видеосвязь оказалась безвозвратно утеряна. Передатчик доносил едва слышный, искажённый ни то изменённой атмосферой, ни то ужасом голос Толи Кручинина.
– Данные получены, обрабатываются.
– Навскидку-то что сказать можете? – Принявший на себя функции президента ВКБГА Рушан Рахматов сделал знак 'Тихо!'. Группа уцелевших аномалийщиков затаила дыхание.
– Пока мало, – прошуршал динамик. – Глобальные изменения в гидро и литосфере. Радиационная активность повышена в верхней точке планеты. Над ней атмосферные слои рассеяны. Точнее сказать трудно, анализируем.
– Это мы всё и сами видим! – поморщился Рахматов. – Есть предположения, как все эти метаморфозы произошли? Как мы не рассыпались к…
Передатчик разразился длинными очередями разрядов.
– Однозначно сказать трудно, – Пробился, наконец, сквозь шумы голос Кручинина – тягучий и неуверенный, точно каждое слово взвешивалось на аптекарских весах. – Впечатление такое, что торсионные поля, которыми были обработаны земные нагуали, сделали их эластичными. Дело в том, что те нагуали, которые мы не успели обработать, при деформации планеты прошили астеносферу и литосферные плиты, как нож масло. Там-то и выбрасывалась на поверхность магма. Капсулированные же, превратились во что-то, вроде резинового скелета. Благодаря ему, Земля и смогла изменить форму. Точнее пока сказать трудно.