«5 июля
Попали в заколдованный круг: усложняем обстановку — теряем цель. У операторов от напряжения дрожат руки. Кто-то со злостью сказал: «Лбом стену прошибить захотели». А хотя бы и лбом... Решил нажать на гимнастику. А мозг? Как заставить мозг работать быстро, без ошибок? Лупим в шахматы. Говорят, помогает. Но все слабаки. Интереса нет. Принесли шашки. Играем в «зеваки»; и еще кто скорей проведет пешку в «дамки». Однообразие. Для операторов сделали новые тренажеры со всеми поправками на сложность обстановки. Погода отвратительная. Хлещет дождь. Иногда со снегом. Явление в июле редкое».
«8 июля
В журнале «Наука и жизнь» напал на «Психологический практикум». Это, пожалуй, то, что нужно: тренировка внимания, сообразительности и прочее. Главное — в каждом номере новые упражнения. Вцепились. Погода исправляется. Потеплело, выглянуло солнце. С переводом молчат. И очень хорошо. Получил письмо от родителей. Не знаю, что ответить. Боюсь, угадают настроение. Опять думал о Волге».
«16 июля
Почти все свободное время проводим на тренажерах и за головоломками. Кое-кто посмеивается. Ничего! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Решили заняться греблей. Полезно во всех отношениях. Утром радио сообщило, что наши запустили ракету в акваторию Тихого океана. Испытание прошло успешно. Настроение у всех приподнятое».
«20 июля
Командир дивизиона сообщил: скоро получим новую технику. Это здорово! Только зачем сообщать преждевременно? Говорят, для поднятия духа. Какой же дух, если сразу начались толки: «А не хватит ли выжимать соки из старой?» Чтобы меньше гадали, увеличил время тренировок. Из Вьетнама сообщения тревожные. От напалма горят джунгли. На юге Вьетнама американцы выгрузили атомные пушки».
«3 августа
Сегодня проверял нас командир полка. Есть успех, но не такой, чтобы радоваться. Хорошо бы перекрыть все в два раза. Жать и жать! Кто-то подбросил карикатуру: моя голова с петушиным гребнем. Хотел разорвать, но удержался. Сохраню на память. Есть приказ усилить наблюдение за воздухом».
«8 августа
Часть людей уехала знакомиться с новой техникой, Ходят слухи, что скоро прибудет. Но ослаблять тренировки на старой нельзя. Появилось сообщение: в приграничных водах тревожно. В небе тихо. Внес новую рационализацию в устройство тренажеров. Необходимо добиться, чтобы действие расчета довести буквально до автоматизма».
«15 августа
Начались монтажные работы. Устанавливают новую технику. Штучки приличные, с учетом прежних минусов. На них тоже потеть придется. Может, побольше, чем на старых. А вообще, хочется, чтобы «старушки» тоже постояли. Не зря же мы столько трудились. На днях приезжает комиссия. «Психологический практикум» одобрен командованием. В учебной программе полка появились новые занятия: «Тренировка внимания и сообразительности».
«19 августа
Получил газеты со снимком «Лайнер на подводных крыльях в Жигулях». Вдали виден Соколиный остров с каменистыми утесами. Целый час не мог оторвать взгляда. Вырезал, положил в тетрадь. А у нас холодно. С утра впервые за неделю выглянуло солнце. Потом приползли тучи, пошел дождь. Опять проверял нас командир полка. Чувствую — хотел похвалить, но промолчал. И хорошо, что промолчал. Я сам знаю, чего мы достигли и чего нет».
«21 августа
Сегодня в 5.08 снова объявили тревогу. Опять — иностранный самолет. Подошел тем же курсом из-за фиордов, почти на бреющем. Я сидел у индикатора и думал: повернет или нет? Не повернул. Значит, решил засечь новые станции. Граница нарушена. Операторы дежурили те же, но работа была иной: в каждом движении удвоенная быстрота, полная слитность с механизмами, мгновенная сообразительность. Едва цель достигла квадрата, расчетные данные были уже готовы. Подали команду: «Пуск!» На экране мелькнули вспышки — сперва одна, потом другая. Цель уничтожена».
Взяв тетрадь, полковник Осадчий направился в кабинет Забелина. Генерала на месте не было. Осадчий включил люстру и сел на диван, упершись плечами в пружинистую спинку.
Вскоре генерал пришел, усталый и чем-то озабоченный. Раздеваясь, он с удивлением посмотрел на Осадчего:
— Что это вы, ночевать в моем кабинете собрались? Забыли, что сегодня суббота?
— Да вот, увлекся, — ответил Осадчий, стукнув пальцами по тетради. — А у вас очень свет хороший.
— Светит, но не греет, — недовольно махнул рукой Забелин. — Беда за бедой сваливается. Опять в третьей батарее скандал. В понедельник Красикова отчислять будем.
— Как то есть отчислять? — Брови у полковника поползли кверху, глаза удивленно округлились. — Командир батареи ничего мне не докладывал...
— В том-то и загвоздка. Никто не докладывал, а теперь тревогу забили. И сам Красиков рапорт написал.
— Странно. Почему же он раньше не писал?
— Не знаю, может, и писал. — Генерал резко одернул китель и подошел к столу, но не сел, даже стул отодвинул в сторону. — Видите, какое дело, Артемий Сергеевич, — сказал он, повернувшись к Осадчему. — Лукаво мудрствует товарищ Крупенин. Беду в мешок запрятать хочет, как в прошлый раз. Помните?
Осадчий понял, на что намекал Забелин, но ему не хотелось верить, что Крупенин так вот, умышленно, может утаить рапорт.
— А зачем спешить с отчислением-то? — спросил он и тоже подошел к столу. — О человеке ведь речь идет, не о машине. Потерпим давайте, присмотримся.
— Вот-вот, и Крупенин такую линию гнет, — покачал головой Забелин. — А вам известно, что Красиков убегал уже из учебного корпуса?
— Никуда он не убегал. У него дома неприятности большие.
— Не знаю, большие или малые, но факт недозволенный. И возиться с Красиковым, как это делает Крупенин, не будем, У нас, батенька, задачи есть поважнее...
— Так ведь где люди, там и задачи, — заметил Осадчий. — Кстати, я тоже к вам, Андрей Николаевич, насчет Крупенина. Вот полюбопытствуйте.
— Что это? — Забелин поглядел на тетрадную обложку со странным рисунком и таинственным заголовком и непонимающе вытянул губы. — Любовная коллизия, что ли?
— Нет, это скорее исповедь ракетчика, — серьезно ответил Осадчий.
Генерал усмехнулся:
— Ох и любите вы, Артемий Сергеевич, философствовать по всякому поводу! Нужно или не нужно...
— Нет, вы почитайте все-таки, — посоветовал Осадчий, — жалеть не будете.
— Почитаю, конечно, — сказал Забелин, продолжая нехотя рассматривать тетрадь Крупенина. — А вообще, как это в народе толкуют: всякий орел — царь на своей горе. Так оно, по-видимому, и есть.
— Толкуют и другое, — сказал Осадчий. — Орел могуч крыльями, Андрей Николаевич.
— Правильно. Только, видите, что получилось: пока был Крупенин на своей горе, и крылья сильны были, а как перелетел на другую, и нет их, крыльев-то.
— Не успел, выходит, расправить.
— Кто знает, может, и не успел. Но я сомневаюсь. Факты, как говорится, упрямая вещь.
— Да, да, именно факты, — сказал Осадчий. — Потому и принес вам вот этот дневник.
В кабинет легко вошел подполковник Аганесян. Он, как всегда, энергично и быстро доложил, что сведения о дисциплине курсантов для штаба округа подготовлены. Генерал придвинул бумаги к себе. Секунду, другую он раздумывал, слегка покачивая свое грузное, туго стянутое ремнем тело, потом прикрыл бумаги ладонями и сказал Аганесяну: