— Значит, подготовиться решили? — Забелин медленно и задумчиво постучал по столу своими тяжелыми пальцами. — Что же, правильно. Поговорить вам, товарищи, нужно серьезно.
— Очень серьезно, — торопливо вставил Вашенцев. — Только я сомневаюсь, товарищ генерал, будет ли толк из этого разговора.
— Поживем — увидим.
— А я уже вижу, товарищ генерал. Раньше Крупенин еще переживал как-то, пытался вроде понять ошибку, А теперь опять все пошло по-старому. Что бы я ни говорил — как горох об стенку. А тут еще орден подоспел.
— Ну, это вы зря. — Забелин строго посмотрел на Вашенцева. — Орден орденом, а служба службою. Орден — не охранная грамота.
— Да я-то знаю. А вот секретарь парткома вчера даже не упрекнул Крупенина ни разу, как будто не о нем речь шла.
Забелин и сам уже догадывался, зачем приходил на бюро полковник Осадчий, но заводить сейчас разговор о нем с майором Вашенцевым не стал, а внушительно посоветовал:
— Не забывайте только, что за дивизион в ответе прежде всего командир. И вы тут без оглядок, пожалуйста, Олег Викторович. Понимаете?
— Понимаю, товарищ генерал. У меня есть еще один вопрос к вам. Разрешите?
— Какой же?
— Нельзя ли Крупенина перевести на другую должность, куда-нибудь поближе к технике? Любит он ее и пусть занимается. Может, пользу даст.
Забелин поднял голову, неторопливо спросил:
— А как он сам на это смотрит?
— Не говорил я еще с ним, — ответил Вашенцев.
— Поговорите. Если будет желание, подумаем. А теперь вот что... — Забелин отвернул край шинельного рукава и посмотрел на часы. — Я сейчас уеду в штаб округа на учебные сборы, пробуду там, вероятно, дней пять-шесть. Смотрите тут, чтобы никакой самодеятельности. План есть план. А что касается Красикова... Я говорил с ним. Просит не отчислять.
— Это Крупенин его так настроил.
— Возможно. Но вы не выпускайте Красикова из виду, Олег Викторович. И, если что заметите, принимайте меры немедленно. А педсовет мы соберем, не беспокойтесь.
Вашенцев слушал генерала внимательно. Слушал и думал, что зря он, пожалуй, сентиментальничал вчера с Осадчим. Нужно было все-таки заставить Крупенина объясниться и дать почувствовать, что отвечать за собственную беспечность ему придется непременно. «Ну ничего, — успокоил себя Вашенцев. — Наперед умнее буду».
Вскоре после ухода генерала майор отправился в третью батарею. Курсанты в это время завтракали в столовой. Казарма с длинными, строгими рядами одинаковых коек показалась Вашенцеву настороженной, неуютной. В распахнутые форточки врывался свежий морозный воздух и настойчиво растекался по дощатому полу.
— Закройте! — приказал Вашенцев дневальному. Пока тот выполнял приказание, появился Крупенин, доложил, что в батарее спокойно, никаких происшествий не произошло.
— Очень спокойно, — проворчал Вашенцев. — Больше некуда.
Для начала он походил с Крупениным по казарме, придирчиво осмотрел, как заправлены койки. Из некоторых тумбочек вытащил лишние вещи, листы бумаги с какими-то замысловатыми фигурами. Возмущенно вздохнул:
— Опять ребусы?
Он вспомнил: когда-то Крупенин уверял его, что шарады и ребусы — хлеб ракетчиков, просил далее включить их в план самостоятельных курсантских занятий. Лотом курсанты его батареи стали приходить с ребусами в учебные классы. И Вашенцеву пришлось срочно наводить порядок. А теперь вот ребусы в тумбочках...
— Ох, Крупенин, Крупенин, и когда вы повзрослеете?
Войдя в канцелярию, Вашенцев прямо в шапке уселся за стол и, заметив конверт, на котором было написано: «Варваре Сергеевне Красиковой», сказал:
— Это правильно. Только почему вы пишете его матери? Отцу же надо.
Крупенин объяснил, что сын сейчас очень сердит на отца, и потому лучше написать матери.
— Бросьте вы... сердит, — загорелся Вашенцев. — Вот и будете разбираться: этот сердит, а этот строг. Мило-весело. Отец есть отец. Он глава семьи, хозяин в доме. Ему и пишите.
— И все-таки я написал бы матери, товарищ майор, — сказал Крупенин.
— Опять вы свое, — возмутился Вашенцев. — Эх вы, шарады-ребусы!.. Я же сказал, пишите отцу и вызывайте его сюда. Пишите сегодня же.
— Хорошо, напишу отцу, — ответил Крупенин.
— И еще вот что... Увольнительных Красикову не давать. На каникулы оставить при батарее. Ясно?
— А может, лучше не оставлять? — спросил Крупенин.
— Никаких «может». — Вашенцев поднял руку и резко опустил ее на стол, как бы сказав этим, что приказ есть приказ.
И целых полдня после этого не мог он успокоиться. Куда бы ни пошел, что бы ни делал, в голове было одно: «Ишь ведь, взял волю. «Может, не писать», «может, не оставлять». Нет уж, товарищ Крупенин, будете делать так, как прикажу я. Хватит играть в ребусы».
Повеселел Вашенцев только во второй половине дня, когда встретил возле учебного корпуса Екатерину Дмитриевну и услышал ее приятный грудной голос:
— А-а-а, Олег Викторович! Стойте, стойте! Вы это что же не заходите? Забыли нас?
— Что вы, как можно, — прижав обе ладони к груди, начал оправдываться Вашенцев. — Просто некогда. Навалились дела, неприятности. А как Надя? Не бегает еще?
— Еле удерживаю, — заговорщицки улыбнулась Екатерина Дмитриевна, но тут же согнала улыбку, сказала серьезно, как бы по секрету: — А у нас новость, Олег Викторович. Надя музыку сочинила. И похоже, приличную.
— О, это интересно! — будто ничего не зная, удивленно воскликнул Вашенцев. — Придется послушать.
— Ну вот и заходите, пожалуйста. А сейчас извините, бегу к своим «англичанам». У меня консультация. — Она кокетливо поджала ярко подкрашенные губы, слегка кивнула и скрылась в подъезде массивного каменного здания.
Надя нервничала. Ей казалось, что выдержанная в светлых лирических тонах «Степная фантазия» в конце звучала чрезмерно высоко и бравурно. Она пыталась найти что-нибудь другое, смягчающее, но всякий раз возвращалась к старому варианту.
В таком состоянии она была уже несколько часов, с того самого момента, когда обнаружила в почтовом ящике записку Бориса Крупенина. В записке было несколько слов: «Не знал я, что ты такая дерзкая. Извини». Надя чуть не задохнулась от возмущения. Выходит, не Крупенин виноват во всем, а она.
Надя сразу же вспомнила давнюю свою обиду, когда Борис заставил ее целый час проторчать на троллейбусной остановке, а сам забыл о свидании. Но тогда его задержали в управлении, приказав разбираться с Саввушкиным, и Надя не стала даже заводить разговор об этом с Борисом, когда они встретились. А в этот раз не было никаких происшествий. Просто решил человек уйти с новогоднего вечера — и ушел. И еще пишет: «Не знал я, что ты такая дерзкая», А какой же она должна быть?
Надя сунула записку в тумбочку под ноты. Ей хотелось заглушить свое беспокойство музыкой, но ничего не получалось. Как только пальцы отрывались от клавиш и звуки таяли, растекаясь по тихим комнатам, записка снова появлялась перед ее взором. И Надя никак не могла сосредоточиться на том, что играла.
Такой и застал ее Вашенцев. На этот раз он уже смелее вошел в квартиру Забелиных. Надя не удивилась его приходу. Она попросила гостя немного задержаться в прихожей:
— Одну минуточку, Олег Викторович. Я сейчас.
Торопливо поправив перед зеркалом волосы, она сменила домашнюю фланелевую кофту на белую шерстяную и только потом разрешила:
— Пожалуйста, Олег Викторович. Заходите!
Вашенцев был, как всегда, подтянут. Веселый и бодрый вид его словно говорил: «Ну вот мы и снова вдвоем, и вас это, кажется, не смущает».
— Может, снова махнем в горы? — улыбнулся он, кивнув на окно, залитое слепящей белизной степного простора.
— Если на лошадке и в тулупе, то с превеликой охотой, — в тон ему ответила Надя. Она была рада, что неожиданно и как-то сразу отрешилась от всех волнений, которые одолевали ее несколько минут назад. И теперь ей хотелось просто отдохнуть, посмеяться, побыть рядом с человеком, который не только вынес ее на руках из глухого горного ущелья, но и доверил ей тайну, не известную никому в училище. Правда, Наде было нелегко впервые в жизни скрытничать перед родителями, и она очень боялась, что не выполнит своего обещания.