— Я уже, видите, плясать могу, — похвалилась Надя, сделав что-то вроде реверанса. — А дня через два-три доктор обещает снять все запреты.
— Знаю, — сказал Вашенцев. — И про «Степную фантазию» знаю. Рад, что добились удачи. Оседлали, как говорится, Пегаса на скаку.
— Кто вам сказал? Мама?
— А вот этого я не открою, пока сам не услышу музыку, уважаемая Надежда Андреевна.
Он подошел к стулу и сел, приняв выжидательную позу.
Надя взяла несколько аккордов, но вдруг остановилась и снова повернулась к гостю.
— Только знаете что, Олег Викторович? — сказала она, неожиданно смутившись. — Не все еще у меня закончено, поэтому судите уж не очень строго. Ладно?
— Хорошо, Наденька, хорошо.
Первые, наполнившие квартиру фортепианные звуки были негромкие, но живые, бодрые, напоминающие бег лыж, легкие снежные вихри и яркий до звона блеск инея на кустарнике. Потом звуки стали громче, и в них уже словно засверкала на солнце вся необъятная степь с пологими куполами холмов и далекими силуэтами гор, до самых вершин затопленных щедрой морозной синью. И вот уже насколько хватает глаз бегут лыжники, бегут цепочкой, колоннами. И в такт, их бегу нарастает мелодия, громкая, возвышенная. Это гимн простору, зиме, солнцу, морозу...
Играла Надя с особым старанием, то склоняя над клавишами свою пышноволосую голову, то откидывая назад ее, будто перед крутыми прибоями степного ветра. Она так увлеклась исполнением, что не заметила, как Вашенцев поднялся со стула, сделал несколько шагов и остановился за ее спиной. А когда Надины руки, закончив играть, скользнули с клавиатуры на колени, он неожиданно взял ее за плечи.
— Ой, как вы меня напугали! — воскликнула Надя.
Вашенцев тихо, как бы извиняясь, сказал:
— Я же от полноты чувств. Заворожили вы меня. Понимаете?
— Да что вы, Олег Викторович? — удивилась Надя. — Так уж и заворожила?
Она хотела казаться строгой, но это у нее плохо получалось. Вероятно, потому, что после случая в горах Вашенцев стал для нее одновременно и отважным рыцарем-спасителем, и человеком, коварно обиженным какой-то очень несерьезной и, безусловно, плохой женщиной. Ей было жаль его, и она не скрывала этого.
— Вы, Наденька, настоящий Бетховен, — с серьезным видом сказал Вашенцев.
— Ох, куда вы замахнулись... — Надя недоуменно пожала плечами. — Вообще-то, Олег Викторович, я больше люблю Грига, его северные мотивы. Они мне ближе.
Но разбираться в музыкальных тонкостях Вашенцев сейчас не собирался, да и не очень понимал в них. Ему просто хотелось сказать Наде приятное, но теперь он уже чувствовал сам, что перестарался.
— Ну если не желаете быть Бетховеном, будьте Григом, а лучше всего — Надеждой Забелиной.
Надя добродушно рассмеялась.
Вашенцев подбросил Наде несколько приятных комплиментов, затем достал из кармана конверт и извлек из него фотографию дочери.
— Теперь полюбуйтесь вот этой фантазией, — не без гордости сказал Вашенцев.
Надя изумилась:
— Какая девочка, какой милый кукленок! — Она смотрела то на карточку, то на Вашенцева, примечая родственное сходство. — Это же вы, Олег Викторович. Ну как две капли воды. Надо же так...
Вашенцев тяжело вздохнул и опустил голову.
— Что с вами, Олег Викторович? — забеспокоилась Надя. — Зачем вы так? Может, еще все уладится.
— Эх, Наденька, Наденька! Ничего уже не уладится. Только вы никому об этом ни слова, — спохватившись, предупредил он. — Никому-никому...
Надя встревоженно вскинула голову. И без того крупные глаза ее увеличились, как у испуганной птицы.
— Опять тайна! Ну зачем это вам, Олег Викторович? Ну и пусть все знают. Не вы же виноваты!
— Все равно нельзя, чтобы знали. Нельзя! Люди не поймут. Они во всем обвинят меня. И тогда каждый будет показывать: вот он, который бросил жену и ребенка. А я не хочу этого. Вы понимаете, Наденька? Не хочу.
— Но вы же такой сильный, Олег Викторович, — сказала Надя. — И зачем вам гадать: кто и что о вас подумает. Да выбросьте вы все это из головы. Будьте, как всегда, жизнерадостным. Слышите?..
Он притянул ее к себе, обнял и поцеловал.
Надя попятилась к пианино и закрыла лицо ладонями.
— Уйдите, — почти шепотом сказала Надя. — Я прошу вас!..
— Извините меня. — Вашенцев виновато прижал к груди руку.
Надя, не ответив ему, подошла к окну. Близился вечер. Огромная степь с полукружьями холмов и частыми разводьями торчащей из-под снега чилиги тонула в морозном тумане.
В прихожей стукнула дверь. Пришла Екатерина Дмитриевна. Раздеваясь, она тихо позвала:
— Надюша!
— А у нас гость, — сообщила Надя, выйдя навстречу матери.
— Вижу, вижу, — сказала Екатерина Дмитриевна. — А ты, дочка, хоть чайник на плиту поставила?
— Нет, мама, забыла. Я сейчас поставлю.
— Ради бога — никаких чайников, — запротестовал Вашенцев. — К сожалению, через несколько минут я должен покинуть вас, дорогая Екатерина Дмитриевна.
— Что уж так спешно?
— Приходится. Служба. — Вашенцев вытянулся и слегка щелкнул каблуками, как перед начальством.
— Ничего, Олег Викторович, посидите, — махнула рукой хозяйка и, вынув из буфета вазу с конфетами, поставила ее на стол. — Должны же вы Надину «Фантазию» послушать.
— Уже послушал, — сказал Вашенцев.
— Так вы давно здесь?
— Н-не очень. Но...
Хозяйка укоряюще покачала головой:
— Ай! Ай! Почему же вы меня-то не предупредили? А я сижу себе, консультирую, не тороплюсь. Да, вот что, — вспомнила Екатерина Дмитриевна. — Этот самый Красиков, которого вы хотели отчислить, очень способный парнишка оказался, просто чудо.
— Ох и чудо! — с грустью вздохнул Вашенцев.
— Нет, нет, Олег Викторович, я вполне серьезно. Он показал мне сегодня тетрадь со своими песенками. Очень милые сочинения. И все в двух вариантах — на русском и на английском. И такой, знаете, перевод хороший.
— Не знаю, какой там перевод, — сказал Вашенцев, озадаченно хмурясь. — Только вы смотрите, Екатерина Дмитриевна, подведет он вас со своими сочинениями. Доверитесь, а потом только ахнете.
— Неужели? А я хотела похвалить его на педсовете. Не стоит, значит?
— Ни в коем случае. И вообще... будьте с ним построже.
— Ну хорошо, учту, — пообещала Екатерина Дмитриевна. — А все-таки жаль, очень жаль.
Надя в разговор не вмешивалась, старалась держать себя как можно непринужденнее. Но взгляды матери смущали ее. Они были слишком долгими и пристальными. Наде казалось, что матери не терпится спросить ее о чем-то, но при госте она не осмеливается. И Надя не ошиблась. Как только Вашенцев оделся и, извинившись, что задерживаться больше не может, исчез за дверью, Екатерина Дмитриевна сразу же повернулась к дочери с вопросом:
— Почему ты в шерстяной кофте? Тебе холодно?
— Нет, мама, не холодно, — сказала Надя.
— Но ты же никогда не надевала ее дома? А ну подойди ко мне!
— Ну что ты, мама?
— А почему ты нервничаешь?
— Я вовсе не нервничаю. Тебе просто кажется.
— Интересно, — покачала головой Екатерина Дмитриевна. Она, по-прежнему хмурая, взволнованная, стояла посредине комнаты и пристально следила за каждым движением дочери. — Не нравится мне, что Олег Викторович пришел в такой момент, когда ты одна. И долго он был у тебя?
Надя залилась румянцем. Ей стоило больших усилий не вспылить и не убежать от матери.
— Не у меня, а у нас.
— И долго он был... у нас?
— Не знаю, мама, к чему эти допросы. И вообще я не понимаю тебя: то Олег Викторович хороший, милый человек, совсем не похож на других, то вдруг какие-то улики. И на меня глядишь, как на преступницу. Ну в чем я виновата, если он пришел? Не могла же я не пустить его.