Саввушкин вернулся со станции, когда все его товарищи по караулу уже спали, в казарме было тихо и полутемно, как после отбоя. Один лишь Коробов стоял у окна и смотрел на улицу, где в бледном свете электрического фонаря кружились и липли к стеклу редкие, неторопливые пушинки снега.
— Ты чего притаился? — спросил его Саввушкин. — Может, стихи сочиняешь?
— Ага, — отозвался Коробов. — Вечер зимний, вечер вьюжный... Нравится?
— Не очень.
— Мне тоже. А как у тебя?
— О чем ты?
— О чем же? О нем, твоем госте.
— Нормально. Проводил, распрощался. А ты почему не спишь?
— Курить хочу.
— Нет сигарет, что ли?
— Да есть... Только свои надоели. И не могу я один, а позвать некого, все дрыхнут.
— Какой ты интеллигентный стал, — улыбнулся Саввушкин и достал из кармана металлический портсигар. — Пойдем.
Они на цыпочках пересекли казарму, вошли в комнату для курения и, включив свет, сели возле стены на низкую деревянную скамейку.
— Так это тот самый, от которого ты письма ждал? — спросил Коробов.
— Он.
— Я так и решил. А кто он тебе доводится: брат, свояк?
— Сам ты «свояк», — рассердился Саввушкин. — И вообще, хватит о нем. Все равно ты ничего не поймешь. На вот прикуривай. — Он чиркнул спичкой по коробку, поднес огонь к сигарете Коробова, потом к своей. Затягиваясь, они долго молчали, глядя на фиолетовые облачка дыма, плывущие кверху, к полуоткрытой форточке. Молчание нарушил Коробов. Он сбил с сигареты пепел и, повернувшись к Саввушкину, обиженно спросил:
— А ты чего так сразу: «хватит», «не поймешь». Оттого, может, я и не сплю, что понять хочу. И тебя ждал, может, поэтому. А ты сразу... Друг тоже.
— Ну ладно, ладно, — смягчился Саввушкин. — Не выжимай слезу-то.
— Да я ничего. Просто думаю, если он, этот старший лейтенант, совсем чужой тебе, то почему же он такую заботу проявляет? Чем ты ему больно понравился?
— Чудной ты, Гриня. — Саввушкин вобрал в себя побольше дыма, повесил два кольца, одно рядом с другим, и затянулся снова. — Видишь ли, есть на свете такие люди, которые... Ну, как бы тебе сказать. Ну, которые не просто внимательные, хорошие, а больше. Они какие-то особенные. Их даже не поймешь сразу. Вот так и у меня вышло поначалу. Он, старший лейтенант, с душой ко мне, а я...
У двери неслышно выросла суховатая фигура старшины Суслова. Он, вероятно, уже собрался домой, но заметил свет в курительной комнате.
— Собеседование, значит, проводим? — спросил он негромко, хитроватым, тоном. — Вы что же, не слышали приказа командира роты, чтобы все, кто был в наряде, немедленно ложились отдыхать?
— Слышали,товарищ старшина, — ответил Коробов, поднявшись со скамейки и вытянувшись как по команде.
— В чем же дело?
— Да вот покурим и ляжем. Разрешите?
— Минутку еще, товарищ старшина, — попросил Саввушкин. — По одной выкурим, и все.
— Я знаю вашу минутку. Просидите тут до полуночи, а завтра дремать на занятиях будете. Сейчас же докуривайте и мигом по местам.
Едва старшина скрылся за дверью, как Коробов снова повернулся к Саввушкину, тихо зашептал:
— Ну, ну, и что дальше?
— А дальше и началось... — грустно вздохнул Саввушкин. — У меня ведь стремление к ракетам было. Я, так и в заявлении написал, когда поступал в училище: «Хочу быть ракетчиком». А тут, вижу, не то происходит. К ракетным установкам и близко не подпускают. Комбат, конечно, уговаривать стал: не торопись, дескать, Саввушкин, сперва общеобразовательный курс пройти нужно. Нет, думаю, это, наверное, как мой отчим в Сибирь меня взять обещал, да так и не взял. Вообще в детстве меня все время обманывали. Может, потому и стал я таким недоверчивым. А тут еще письмо от приятеля, Алешки-мудрого, подоспело. Он меня во флот все сманивал: сперва в военный, потом в гражданский. Такие фантазии рисовал, просто усидеть на месте невозможно было.
Коробов глядел на Саввушкина внимательно, не моргая. Сигарета его почти потухла.
— А в общем, не стоит об этом. Все это уже дело прошлое. — Саввушкин поднялся и бросил свою сигарету в железную урну. — Теперь все по-другому будет. Теперь я как будто заново на свет народился. Понимаешь, Гриня?
— Ты что же, опять в училище нацеливаешься? — спросил Коробов.
— Угадал, — мечтательно улыбнулся Саввушкин. — Только не знаю, как оно выйдет.
— Теперь выйдет, — уверенно сказал Коробов. — Даже сомневаться не надо.
В комнате снова появился старшина Суслов.
— Ну, что, дружки неразлучные, все сидим, покуриваем? — спросил он с раздражением. — Значит, еще по одной распалили?
— Никак нет, товарищ старшина, уже кончили, — ответил Саввушкин.
— А что же делаем? Разговорчиками занимаемся? Одно кончили, другое начали. Ох, Саввушкин, Саввушкин, ведь только-что со знакомым офицером встречались, обещали, наверное, дисциплину соблюдать, пример другим солдатам подавать, а сами за старое
— Да ничего такого не произошло, товарищ старшина. Покурили, вот и все, теперь спать пойдем. Разрешите?
— Шагайте, шагайте быстрей! — скомандовал Суслов и сам прошел следом за солдатами. И пока они стаскивали с себя обмундирование, потом забирались на койки под суконные одеяла, старшина стоял рядом и продолжал наставительно выговаривать.
Когда шаги старшины затихли в глубине коридора, Коробов поднял голову с подушки, спросил шепотом:
— Саввушкин, Митя, ты не спишь?
— Нет, а что? — так же тихо отозвался Саввушкин.
— Счастливый ты все же. А когда уедешь, про меня не забудешь?
— Чего ты выдумал? Как же я забуду?
— И напишешь мне?
— Обязательно. Только ты спи, а то снова старшина услышит.
— Ладно, буду спать, — пообещал Коробов.
Однако долго еще лежали друзья с открытыми глазами и все смотрели на огромные проемы слегка подернутых морозными узорами казарменных окон.
29
Пока Крупенин спал, придя с вокзала, погода испортилась. Приползли откуда-то рыхлые серые тучи, и разыгрался холодный западный ветер. Но Крупенин чувствовал себя бодро. Он, как всегда, пробежал на лыжах, вокруг городка, вымылся ледяной водой и, наскоро позавтракав, отправился в батарею.
Давно уже не было у него такого хорошего настроения, как сегодня. Он впервые подумал, что теперь-то сможет, наконец, со спокойной душой выслать отцу свою фотокарточку. Пусть батя порадуется ордену сына. А еще лучше было бы побывать сейчас самому на Волге, посмотреть на ее ширь, на синие и прозрачные струи, каких нет больше нигде на свете!
В чисто вымытой и празднично сияющей казарме Крупенина встретил лейтенант Беленький. Быстро вскинув ладонь к виску и звонко щелкнув каблуками, Беленький доложил, что ремонт казармы завершен, но в батарее происшествие: разбился Красиков.
— Как то есть разбился?! — спросил Крупенин и посмотрел в сторону курсантских коек, надеясь увидеть пострадавшего.
— Он в госпитале, — сказал Беленький.
— В госпитале? — недоверчиво переспросил Крупенин. — А что же случилось?
— Упал с козел, товарищ старший лейтенант. У него серьезные ушибы.
— Что за напасть такая! — Крупенин подошел к стоявшему на тумбочке телефону, позвонил в госпиталь. Сестра объяснила, что у Красикова повреждены бедро и плечевой сустав. Есть подозрение на перелом, но это лишь подозрение, не окончательно. Все прояснится после рентгена.
Положив трубку, Крупенин спросил у Беленького:
— А командир дивизиона об этом знает?
— Так точно. Я докладывал, — ответил Беленький.
— И что он?
— Ругается. Говорит, надоел мне ваш Красиков. Не одно — так другое у него.
— Это верно. Не везет парню.
Расстроенный Крупенин прошел вдоль казармы, посмотрел на стены, на потолок — никаких недоделок. «Надо же так, закончил работу и вдруг... — с досадой размышлял он о Красикове. — Конечно, приезд отца расстроил парня здорово. Задумался, наверное, вот и забыл, что стоит на козлах... Надо немедленно съездить в госпиталь. Там врачи опытные, гадать долго не будут».