— Эх, записать бы эту вещицу на магнитофонную ленту! — спохватился сидевший неподалеку от Крупенина курсант. Яхонтов, — Прохлопали, братцы.
— Верно, как же это мы? — пожалел Винокуров.
— Да що вы, хлопцы, горюете? — сказал Иващенко. — Микола Красиков краще магнитофона все зробыть. Верно, Микола?
— Попробую, — согласился Красиков.
Крупенин одобрил:
— Давайте, давайте, Красиков. Может, и в самом деле получится.
Капитану Корзуну Надина музыка понравилась очень, и он сказал об этом Крупенину, как только вышли они из комнаты:
— Вы понимаете, какая штука, Борис Афанасьевич. Природа схвачена здорово. Чувствуешь, что это наше, степное. Молодец Надя, подметила.
— Чудесная музыка, — рассеянно ответил Крупенин.
Корзун внимательно посмотрел на него и озадаченно поджал губы. Уже во дворе училища, в стороне от казармы, Корзун взял спутника под руку и, как бы между прочим, спросил:
— А вы, Борис Афанасьевич, что-то расстроились?
— Нет, ничего, — хотел было уклониться Крупенин. Но Корзун не отступал:
— Где там ничего? Вижу ведь, все вижу. А я, грешным делом, полагал, что Вашенцев так, случайно, тогда в клубе возле Нади оказался.
— А вы заметили? — удивился Крупенин.
— Конечно. Ну, ничего, — сказал Корзун ободряюще. — У вас еще все впереди. Возьмите да помиритесь. Недаром же говорят, что милые бранятся — только,тешатся.
— Не знаю, Владимир Семенович. Не знаю.
В городке всюду горели фонари, поблескивала наледь на дорожках после дневных ростепелей, было тихо и безлюдно. И наверное, от этой тишины небо над крышами казалось особенно глубоким и таинственным, а звезды мелкими и холодными, будто россыпь капели, внезапно схваченная морозом.
За проходной Крупенин и Корзун распрощались. И опять, прежде чем выпустить руку своего спутника, Корзун сказал ему:
— Учтите, Борис Афанасьевич. Сейчас у нее хорошее настроение после успеха. Поздравьте обязательно. Хотя бы открытку напишите...
«Открытка — это не то, — подумал Крупенин. — Уж лучше прямо сейчас у троллейбуса. Если, конечно, с телестудии она будет возвращаться на троллейбусе». И он, не задерживаясь, торопливо зашагал, вдоль дороги к ярко освещенной решетчатой будке, обозначавшей конечную остановку на городской трассе. У этой самой остановки и произошла когда-то его первая встреча с Надей. Он спросил ее тогда, что больше всего любит она в своем городе? Она подозрительно посмотрела на него и небрежно бросила: «Это ваша манера заводить знакомство на улице?» — «Нет, я просто хочу знать ваше мнение. Может, оно мне пригодится». — «А я не делюсь мнением на остановках...» Но тут налетел ветер, закружил, пыль на дороге, сорвал с Нади шляпу и погнал на другую сторону улицы. Крупенин кинулся за шляпой, поймал ее и, отряхнув от пыли, вернул девушке. Надя поблагодарила его. А когда сели в троллейбус, она повернулась к нему и спросила с сочувствием: «Вы, вероятно, новый человек в наших местах? Извините меня за невнимательность».
...Он пропустил уже два троллейбуса, а Нади не было. «Может, я опоздал? А может, ее отец на легковой отвез?» — терялся в догадках Крупенин. И решил: если Надя не приедет с третьим — больше не ждать.
Когда подошел третий, в дверях показалась Надя. Она тоже заметила Крупенина и как-то сразу стушевалась. Рядом с ней был Вашенцев. Он взял ее под локоть и суетливо, с подчеркнутой вежливостью помог сойти с подножки.
Крупенин стоял до тех пор, пока Надя и Вашенцев не скрылись из виду. И по тому, с какой приметной неловкостью держалась она рядом со своим провожатым, как потом словно ненароком дважды оглянулась, Крупенин понял, что пришел он сюда вовсе не напрасно, что для Нади это его появление тоже, вероятно, небезразлично.
Добравшись до общежития, он прямо в шинели и шапке уселся за стол и торопливо, не отрываясь от бумаги, написал: «Степная фантазия» великолепна. Хотел поздравить при встрече, но... И все-таки надеюсь, что такая возможность будет. А пока заочно жму руку, крепко, крепко, от души...»
33
Запах весны, густой и волнующий, струился в воздухе. И хотя зима жестоко сопротивлялась, то нагоняя бураны, то сковывая морозными утренниками лужи, снег оседал и таял, как подмоченный сахар. Казалось, что сама земля уже не хотела томиться в долгой и грустной спячке и всюду выставляла свои вязкие рыжие проталины.
Была суббота. День подходил к концу. Курсанты третьей батареи, весело хлюпая сапогами по лужам, возвращались из парка в казарму. Третий раз уже за последнюю декаду они чистили ракетную технику и, несмотря на то, что очень сильно намаялись, чувствовали себя счастливыми.
Больше всех повезло сегодня Красикову: он протирал и смазывал агрегаты и механизмы в кабине наведения. Правда, выполнял он свои обязанности под строгим наблюдением самого командира батареи и все время боялся получить замечание за какую-нибудь оплошность. Но все обошлось хорошо. После работы командир сказал ему при всех курсантах:
— Молодец, Красиков, доволен я вами.
И еще радовался;Красиков тому, что сегодня канун выходного, в канцелярии лежала приготовленная для него увольнительная записка, с которой он мог после восемнадцати часов отправиться в город. Он уже дважды вынимал из кармана бумажку с Люсиным адресом и перечитывал ее, хотя помнил все наизусть: «Улица Вязовая, дом 17, рядом с клубом швейников и старой татарской мечетью».
Раздалась отрывистая команда лейтенанта Беленького:
— Раз-зойдись!
Красиков быстро вбежал в казарму и принялся готовиться к городскому отпуску: вычистил сапоги и до сверкающего блеска натер пуговицы на мундире.
Когда с подготовкой было закончено и Красиков, свежий, подтянутый, встал перед зеркалом, следивший за ним Винокуров сказал с веселой ухмылкой:
— А ты мировой парень, Коля. Красавец мужчина! Понял?
— Понял, понял, — нехотя отмахнулся от него Красиков.
— Нет, в самом деле красавец, — продолжал цепляться Винокуров. — Ты же настоящий Тристан. Тебе только Изольду теперь на высоких каблучках, и все в порядке. — И уже серьезно спросил: — Слушай, а ты так и не сказал мне толком, рада была Люся моей записке или нет?
Красиков не ответил.
— Ну, чего молчишь? — напирал Винокуров. — Ну видел, как она реагировала?
— Обыкновенно реагировала, — буркнул Красиков. — Взяла, прочитала.
— А хоть слово промолвила?
— Она сказала, что ты, Саня, хороший товарищ.
— Товарищи мы все, — недовольно махнул рукой Винокуров. — Еще-то что говорила?
— Еще вспомнила, как ты и Большой Серега от хулиганов ее избавили.
— Правильно, было. Ну-ну, дальше?
— И все. Чего же тебе еще?
— Так и все? — Винокуров подозрительно прищурился: — А ты, случаем, сам за ней не ухаживал?
— А тебе как доложить об этом: устно или рапортом?
— Нет, серьезно? Может, уже романчик завел?
Красиков, не ответив, ушел в другой конец казармы, сел на первый попавшийся стул. Но Винокуров не отставал от него, он уселся рядом и, подмигнув, спросил:
— Ладно, Коля, ты. мне скажи: правда, Люся — царь-девушка?
— Не знаю.
— Ох ты, «не знаю-не ведаю». Праведник божий.
— Благодарю за комплимент, — ответил, улыбнувшись, Красиков. Никакие колкости приятеля сегодня его не трогали. Он был очень доволен, что никто в батарее не знал о предстоящей его встрече с Люсей.
«И не узнают», — решил Красиков. Он вообще терпеть не мог тех курсантов, которые обычно рассказывали о своих знакомствах с девушками, всячески выставляя себя этакими неотразимыми сердцеедами. В таких случаях он брал гитару и уходил из компании.
Точно так поступил Красиков и теперь. Чтобы прекратить болтовню Винокурова о Люсе, он взял баян я стал играть, «Степную фантазию» Надежды Забелиной. Сбитый с толку, Винокуров с минуту молчал, недоуменно почесывая затылок. Потом подошел к баянисту и, приняв дирижерскую позу, начал подыгрывать ему руками, на ходу вспоминая и уточняя мелодию. Красиков играл неровно: иногда сбивался, некоторые места повторял по два раза. Винокуров подбадривал его: