— Замечательно. Вот так со мной и разговаривай. — Невозмутимо отреагировал Некруев. — Аналитика по данным мне все равно нужна, вот я и хочу пристроить тебя к делу, заодно у тебя появится хороший материал, который останется только немного доработать. К сроку мы, разумеется, не успеем, но осенью ты вполне сможешь спокойно защититься. Так что принимайся за работу.
Топотова с облегчением сложила с себя полномочия моего научного руководителя, я была закреплена за Некруевым. В институте на его счет крутили пальцем у виска, но он относился к этому спокойно. Новая работа меня не радовала, заносить информацию в базу данных мне определенно нравилось больше, там я хоть понимала, что делаю. Чего от меня хочет Виктор Андреевич здесь, я упорно не понимала. Он меня критиковал, я злилась и переставала работать, он ругался, я злилась еще больше… Тем не менее, раз за разом я с новым приливом энтузиазма уходила в исследование, и мне начинало казаться, что я действительно могу его завершить.
В конце марта наша группа опять заступила на дежурство, наставница вынудила меня встать в паре с Джуремией. В те сутки умирающие уходили из жизни почти мгновенно. Я торопилась выпить их жизни, чтобы не дать Джуремии возможности помучить их напоследок, а она торопилась, дабы не позволить мне оставить им время на прощание с родными, на последнюю чашку кофе или сигарету, на прощальный взгляд в серое небо.
Мне было тяжело. Мало понять, что смерть необходима, искреннего смирения не было, внутри все болело и кровоточило от окружающих меня людских страданий.
В городе снова нарушился баланс, через неделю после дежурства наставница собрала нас, что бы нацелить на новые жертвы. Моей жертвой оказалась одинокая женщина средних лет, школьная учительница. Я не видела причин торопить события и выпила ее жизнь ровно через две недели. Видимой причиной смерти стала травма головы, которую она получила, поскользнувшись на подоконнике в момент мытья окна. Конечно, она умерла за несколько секунд до этого — у меня не было желания напоследок ее пугать и причинять боль.
Эту жизнь я выпила поздним вечером, а утром следующего дня в институте состоялась защита курсовых работ, которую я пройти не могла, но на которую обязана была явиться. Я сидела в углу аудитории, наблюдая за однокурсниками, бодро и не очень докладывавшими свои результаты. Лучшая работа была у Вересной, она же прекрасно сделала доклад. Остальные работы были слабее, вплоть до едва тянущих на троечку, но кроме меня в этом году других студентов, не допущенных до защиты, не было.
После объявления оценок Подбельская неожиданно встала и громко спросила:
— А что мы все-таки будем делать с Мягковой? — аудитория застыла во внимании, я стиснула зубы.
— Мягкова сейчас к защите курсовой не готова, она остается на осень. Прошу принять во внимание, что у нее недавно изменилась тема исследования. В настоящее время я, как научный руководитель, ее работой доволен. — Спокойно ответил Некруев.
— Вы хотите сказать, что осенью она защитится? — не успокаивалась Подбельская. — Хотелось бы быть получить хоть какие-то гарантии…. Где Ксения? Пусть выйдет сюда и скажет сама, будет она нормально учиться или нет.
— С вашего позволения, Лариса Степановна. — Стеклова, руководившая процедурой зашиты курсовых работ, решительно развернулась к аудитории.
— Работы сегодня были очень разные, но, тем не менее, хотелось бы отметить в целом высокий исследовательский уровень и разнообразие тематики. От лица преподавательского состава поздравляю вас с успешной защитой ваших курсовых работ. Все могут быть свободны.
Стеклова повернулась к комиссии и уже неслышно для студентов (исключая, конечно, меня), сказала:
— Коллеги, предлагаю обсуждать такие вопросы не публично. Если у нас есть сомнения, как поступить с Мягковой, мы их можем сейчас решить в рабочем порядке.
— Я соглашусь, тем более что единого мнения в ее отношении у нас, как понимаю, не имеется. — Добавил так же тихо Некруев и уже громче обратился ко мне. — Ксения, подожди в коридоре, пожалуйста.
Я села на скамейку рядом с аудиторией. Слышать, что обо мне будут говорить, не хотелось совершенно. Но удержаться тоже не было сил, да и с моим слухом это сложно.
— Вроде бы мы собирались дать ей последний шанс, с условием, что она будет хорошо учиться и прилично себя вести. — Была возмущена Подбельская. — И что? Она, конечно, стала адекватнее в целом, на занятия ходит и даже что-то делает. Но ведь этого не достаточно! Ни на один вопрос она ответить не может, молчит и глазами хлопает. Работы все начаты, но ни одна не доведена до ума. Курсовая работа, как видим, тоже не готова. О ее поведении все знают, она со всеми однокурсниками переругалась, и не только с ними. Я считаю, нужно ставить вопрос об отчислении!