Но Эдмунда ждет совсем другое будущее. Она сделает для этого все. С каждым днем он становился все больше похожим на отца. Мальчик проводил время то с ней, то с герцогом. Ричард катался с ним верхом, возил в манеж показывать лошадей и даже однажды взял с собой в спортивный зал клуба «Джентльмен Джексон». Эванджелина знала это, потому что каждый вечер, приходя укладывать мальчика спать, слышала от него подробный отчет о событиях дня.
Он напоминал отца не только внешне. С Эдмундом Эванджелине никогда не было скучно. Конечно, мальчик не понимал этого, но он был ос единственным утешением. Вчера Эдмунд оказал Эванджелине величайшую честь, признавшись, что любит ее больше, чем Филиппа Мер-серо и, может быть, даже больше, чем Рохана Каррингтона, хотя это почти невозможно. – Ева, осталось совсем чуть-чуть, – пробормотал мальчик, не отрываясь от игры. – Подожди немножко. Веллингтон убьет его до смерти. Он поскачет прямо на Наполеона и вонзит саблю ему в глотку. И тогда ты снова станешь счастливой.
О Боже…
Эванджелина с трудом выбралась из кресла и опустилась на пушистый ковер рядом с мальчиком. Она не могла позволить ему сделать такой вывод, хотя тот был пугающе точным.
– Эдмунд, ты о чем?
Однако внимание Эдмунда было сосредоточено на одном из отрядов англичан. Он выстроил в линию дюжину пехотинцев, заставил офицера повернуться к ним лицом и только после этого поднял на нее глаза.
– Папа сказал, что я не должен тебя дразнить.
О Господи, неужели герцог опять видит ее насквозь? Но ведь она даже не видела Ричарда. Точнее, почти не видела.
– Но мне нравится, когда ты дразнишь меня, – сказала она. – Где твой пистолет? Дело в том, что я готовлю большой побег, а одному храброму мальчику придется погнаться за мной, жестоким разбойником, выстрелить в меня и заставить упасть с лошади. Ведь оружие существует не для того, чтобы стрелять в павлинов. Правда, Эдмунд?
Но мальчик был слишком умен для своего возраста.
– Ты хочешь, чтобы я забыл обо всем и верил в выдумки, а не в правду. Папа сказал…
– И что же он сказал, Эдмунд?
У открытых дверей стоял герцог, скрестивший руки на груди. Оставалось надеяться, что он вошел в комнату недавно. Всего несколько секунд назад.
Она хотела подняться, но герцог сделал жест, остановивший и ее, и Эдмунда.
– Не вставайте, Эванджелина. Вы так уютно устроились. Так что я говорил тебе, Эдмунд? – С этими словами герцог подошел к камину и тоже опустился на колени.
Эдмунд тер ладонями пушку.
– Я разогреваю порох, – объяснил он, увидев поднятую бровь отца, а затем добавил: – Ты говорил, что она несчастна. Что ей вовсе не нужно, чтобы я налетал на нее, как саранча на египтян. Я сказал Еве, что Веллингтон сотрет Наполеона в порошок. Я хотел, чтобы она улыбнулась. И она чуть-чуть улыбнулась. Правда, папа.
Герцог посмотрел на нее поверх головы сына.
– Значит, ты добился своего? Спроси ее, Эдмунд.
Эдмунд передвинул генеральского коня немного влево, а затем сказал:
– Я сделал тебя очень счастливой. Правда, Ева?
– Я счастлива как кошка, которая вылакала кувшин сливок. Разве ты не помнишь? Ты рассказывал об этом вчера вечером, и я ужасно смеялась.
– Да, папа, правда! Я придумал смешной рассказ, который ей очень понравился. И бабушке тоже. Бабушка так смеялась, что чуть не упала. А потом сказала, что я самый любимый из ее внуков.
– Потому что других внуков у нее нет. Это Оыло выражение иронии.
– Ирония, – повторил Эдмунд. – Надо будет вставить это слово в мой рассказ. Ты только объясни, что оно значит. Папа, ты хочешь услышать рассказ?
– Да. Сегодня вечером я сам уложу тебя. Послушаю, что ты придумал, и тоже посмеюсь.
– Он очень умный мальчик, милорд. Эдмунд, покажи папе, какую операцию ты придумал, чтобы разбить Наполеона.
Она отодвинулась от поля битвы. Отец с сыном заново выстроили солдат и развернули артиллерию, причем мальчик не умолкал ни на минуту.
– Неплохой выстрел, Эдмунд. А теперь наведи фланговые пушки на первую шеренгу. Да, так… Отлично. Пли!
– Попал! – завопил Эдмунд. – Я попал тебе прямо в подбрюшье!
– Да, черт побери. Придется быть осторожнее, а то ты уничтожишь всю мою армию. Подбрюшье… Где ты слышал это слово?
– Так Баньон называет мой животик. Он говорит, что я должен беречь средние части тела, потому что они мягче других… Смотри, папа.
Ева смеется!
– Да, и даже глаза сияют. Правда, совсем чуть-чуть. А теперь не хочешь ли ты поехать с бабушкой на благотворительный базар в Пантеон?
Эдмунд чуть не потерял дар речи.
– Я никогда там не был. Да, папа, да!
– Вот и отлично. Баньон стоит в коридоре с накидкой и перчатками. А бабушка ждет тебя с нетерпением.
Эдмунд обнял Эванджелину за шею, поцеловал в щеку, низко поклонился отцу и пулей вылетел из детской. Эванджелина услышала голос Баньона, но не разобрала слов. Но Эдмунд ответил слуге ликующим криком. Герцог, лениво развалившийся на ковре среди игрушечных солдатиков и пушек, казался огромным и очень красивым.
– А герцогиня знает, на что вы ее обрекли?
– Думаете, я специально заставил ее забрать Эдмунда, чтобы остаться с вами? – Герцог поднялся, протянул ей руку и помог встать: Эванджелина подняла взгляд и невольно залюбовалась им. Она с трудом проглотила слюну и попыталась отстраниться, но герцог продолжал держать ее за руку. – Да, я хотел остаться с вами наедине, но, честно говоря, идея принадлежала матери. Если бы это пришло мне в голову раньше, я бы уже давно был здесь.
Он провел ладонями по ее плечам, шее и заставил поднять подбородок.
– Если я не поцелую вас, то сойду с ума. – Он наклонился, легко прикоснулся губами к ее губам, и она затаила дыхание.
Видит Бог, она хотела отстраниться, но не могла сопротивляться ни ему, ни себе. Эванджелина прильнула к Ричарду и почувствовала его возбуждение. Герцог прижал ее к себе так крепко, что их тела почти слились. В живот Эванджелины уперлось что-то горячее и упругое. Она знала, что это значит. Наслаждение было столь острым, что Эванджелина едва стояла на ногах. Новый поцелуй был крепче прежнего, их языки соприкоснулись, но ненадолго. Ричард был очень осторожен; он боялся напугать ее.
Напугать ее? Что за чушь! В ней не было ни капли страха. Она хотела раздеть его, опрокинуть на спину и сесть сверху. Хотела целовать, пока он не застонет от наслаждения. Хотела прикасаться к нему, ласкать, узнавать его тело от мят до макушки. Но больше всего хотела сказать ему правду, сказать все и…
Она заставила себя отстраниться. Это было труд-i iee всего на свете. Ричард отпустил ее. Он тяжело дышал; она не могла смотреть в его потемневшие глаза, потому что видела в них то же, что ощущала сама. Лютый, отчаянный голод. Эванджелина отвернулась и уставилась в камин.
Что сказать? Что сделать?
– Милорд, я не могу представить себе женщину, которая могла бы спастись от вас.
– Любая женщина, которая не может от меня спастись, имеет право называть меня по имени. Если вам не нравится имя Ричард, можете называть меня Сент-Джон. Отец называл меня Сент-Джоном, когда хотел выпороть. Правда, такое случалось крайне редко… Эванджелина, если вы не можете спастись от меня бегством, то попробуйте отвлечь. У вас острый язык. Но, как вы уже заметили, это не помогает. Я желаю вас. Желаю больше, чем вчера и даже чем сегодня утром. С этим надо что-то делать.