Башня покачнулась, дрогнула, осела и осыпалась, разваливаясь на каменные обломки. Взлетела туча седой пыли, насыщенной мелким крошевом; с шорохом раскатились осколки, царапая неровные спины глыб, вывороченных из основания разрушаемой башни. «Порохом рвать быстрее, — подумал Габеллу, наблюдая, как солдаты оттаскивают от руин громоздкий таран, бревно которого ещё раскачивалось, — но война не окончена, и порох нужен для бомбард, приводящих гордых амазонок в ужас. Так что придётся разрушать это змеиное гнездо без помощи пороха — ничего, время у меня есть».
Над развалинами Гааг-До стлался чёрный дым: камни не горят, но во взятой крепости хватало деревянных построек. Кое-где слышались крики и даже звон клинков — последние защитники пандейской твердыни ещё продолжали драться, бессмысленно и безнадёжно, и умирали на окровавленных камнях.
— Господь благословил ваше оружие и даровал вам победу, светоч острия, — елейным голоском проговорил преподобный Туку, стоявший рядом с Габеллу.
— Господь благоволит сильным и смелым, преподобный отец, — ответил маршал, сдерживаясь, чтобы не сказать лишнего. Габеллу не любил попов, а этого хитрого аббата он и на дух не выносил, однако вынужден был терпеть его присутствие: со Святым Престолом считается сам отец-император.
Из пелены оседающей пыли показалась небольшая кучка людей. Пленные — с десяток истерзанных пандейцев, окружённых солдатами с протазанами наперевес. Лесные воины не сдавались, сражаясь до конца и умирая, да и сами имперцы не слишком охотно брали их в плен — разве что повинуясь строгому приказу.
Аббат Туку оживился, а наметанный глаз маршала сразу выхватил из кучки пленных высокую темноволосую женщину в иссеченной кольчуге. Лицо амазонки было в крови, но когда Габеллу поймал её взгляд, сердце сурового маршала, светоча острия и опоры трона Его Величества, вдруг сдвоило удары: глаза пленницы горели раскалёнными угольями. Руки её были связаны и даже скованы цепями — имперцы уже знали, на что способны воительницы лесов: они умудрялись змеями выскальзывать из пут, выхватывали откуда-то из-под одежды и из волос небольшие зазубренные диски и метали их, безошибочно попадая в щели забрал.
— Ведьма, — тихо произнёс кто-то из офицеров. — Они умеют залезать в души…
— Отродье дьявола, — злобно прошипел аббат. — Святой Престол повелевает немедля отправлять таких на костёр!
Габеллу промолчал. Он вдруг почувствовал, что дорого дал бы за то, чтобы эта ведьма, красивая какой-то дикой и необузданной красотой, оказалась бы не на костре, а на его походном ложе, пусть даже это грозило бы маршалу серьёзным осложнением отношений с церковниками. Что могут знать эти попы о любви, хотя и ходят слухи об их «священных» оргиях? И неужели он, Габеллу-победитель, окружённый преданным ему войском, откажется от заслуженной награды из страха перед чернорясниками? Да никогда! Пусть аббат Туку жарит кого угодно, но только не эту женщину — так хочет он, имперский маршал Габеллу, светоч и опора!
— Пандейские ведьмы не годятся в наложницы, — негромко сказал отец Туку («Что он, мысли мои читает?» — изумился полководец). — Их любви невозможно вкусить против их воли: богопротивным своим колдовством они превращают мышцы своего тела, в том числе и мышцы лона, в камень, и мужская плоть не в силах этот камень преодолеть.
— Откуда ты это знаешь, святоша? — Габеллу не выдержал. — Сам пробовал, да?
— Пути познания многочисленны, — аббат скромно потупился. — Чтобы узнать, что огонь жжётся, совсем не обязательно касаться его рукой. Ведьму можно изнасиловать только кинжалом, но это, — преподобный вдруг гнусно хихикнул, — значит просто убить её… очень оригинальным способом.
Маршал снова посмотрел на пленницу. В глазах амазонки полыхало беспощадное злое пламя, и Габеллу понял, что надеяться на её добровольную любовь так же безрассудно, как пытаться с десятком телохранителей прорубиться через все Срединные Королевства и степи варваров до южной оконечности материка, до мыса Драконий Клык, где расположена столица разбойничьего княжества Ондол.
— Будь по-твоему, преподобный, — хрипло произнёс Габеллу и отвернулся.
Он ещё не знал, что эта женщина будет сниться ему до конца его дней, и что он до глубокой старости будет сожалеть о том, что не попытался сделать невозможное…
«А когда мы ворвались в святилище, — сообщал аббат Туку, — то застали там десяток ведьм, дравшихся с остервенением бешеных волчиц. Они полегли, сражаясь, а мы нашли там каменного истукана, отвратительного видом. Идол являл собой статую женщины, свирепой ликом и с голой грудью, а на шее ея висело ожерелье, составленное из срамных уд мужских, отрезанных, по всей вероятности, от убиенных солдат наших. И когда солдаты это узрели, то пришли они в ужас и неистовство, и в дальнейшем избивали лесных дикарей без разбора…».