Младший сержант полез в нагрудный карман. Достав оттуда тщательно сложенную записку стукача, он приложил её к оставшемуся в тетради обрывку. Записка совпала идеально.
— Ходоков стучит! Точно! С-сука!. — констатировал Фома.
В каптёрке его сообщение подвергли сомнению. Прохоров неуверенно предположил:
— Ну, это ещё не доказательство… Лист мог и кто-нибудь другой вырвать…
На такой случай у Фомы оказался припасён убойный аргумент:
— Фигня!. Я вспомнил, где я почерк видел! — Он достал ещё одну бумажку. — Вот! Ходоков мне песню для альбома переписывал!.
Текст песни лёг рядом с запиской для Колобкова. Даже при беглом сравнении сомнения отпали.
— Ну, как вам доказательства?! — спросил Фома.
Некоторое время Прохоров и Евсеев молчали, отдавая дань дедуктивному гению.
— А на диктанте маскировался, значит… Почуял, сука! — наконец подал голос Евсеев.
Сержант Прохоров сжал кулаки:
— Убью гада! — он ломанулся в казарму.
На этот раз пришла очередь Фомы тормозить друга.
— Подожди! Есть план…
Рядовой Ходоков мыл окна в каптёрке. Мыльная вода пенилась в ведре. Чавкала, ныряя туда, грязная тряпка… За столом по-барски развалился Евсеев. Фома стоял над душой у «духа», наблюдая за работой.
— Тщательней давай! Чтоб утром старшина пришёл и подумал, что стёкла спёрли! — Он улыбнулся, обращаясь к Евсееву. — Во Николаич удивится: не он, а — у него!.
Ходокову работать не нравилось. Он ворчал себе под нос:
— А чё всё я? Я вчера дежурил…
А это тебе, Ходоков, за варенье твоё из сорняков. Погубить хотел сержанта своего? Я чуть копыта не отбросил! Полдня в позе орла! — пояснил Фома.
— Я не знал, что оно испорчено…
— В следующий раз будешь знать! Я тебя сперва самого накормлю… А потом подожду пару часов… — Он провёл пальцем по подоконнику. — И здесь потом протрёшь, понял?!
— Тут же чисто…
— Ты что-то сказал?! — разозлился младший сержант.
Ходоков сразу утих, продолжая угрюмо орудовать тряпкой. В каптёрку ввалился радостный сержант Прохоров с двумя пластиковыми канистрами. Он поставил их на стол:
— Бочонки готовы! Осталось наполнить мёдом!
Евсеев очнулся от грёз:
— Вы чё замутить собрались?
— Сегодня ночью в лес пойдём, — понизив голос, сообщил Фома. — Пора нанести визит к старичку-спиртовичку…
— За самогоном, что ли?
— За ним родимым… Завтра день албанской авиации, бухать будем!
Евсеев с опаской предупредил:
— Сегодня вообще-то Колобок дежурит.
— А хрена нам Колобок?! Мы от лисы ушли, от волка ушли… а от Колобка и подавно уйдём!.
Фома с Прохоровым дружно заржали. Ходоков закончил работу, взял ведро и направился к двери.
— Ты всё? — остановил его Фома.
— Да…
— Ладно, свободен, душегуб… Ведро только оставь!
Ходоков удивлённо посмотрел на младшего сержанта. Поставив ведро на пол, он вышел. Сержант Прохоров, загадочно улыбаясь, плюнул в мыльную грязную воду, в которой плавала драная вонючая тряпка…
Дневальный по второй роте спал сидя. Из его открытого рта вырывался негромкий, но отчётливый храп. Остальной народ тоже дрых, не ворочаясь. По-военному единообразно и крепко.
Рядовой Ходоков открыл глаза. Он тихо поднялся. Кровать чутко скрипнула. Рядом шевельнулся заспанный Вакутагин.
— Ты чиво?.
— В туалет… Спи!
Вакутагин перевернулся на другой бок, засыпая. Ходоков босиком, на цыпочках прокрался к выходу из казармы. Он осторожно прошёл мимо дневального. Тот не двинулся, продолжая похрапывать.
Ходоков аккуратно прикрыл за собой дверь, на несколько секунд прислушался к тишине, затем на цыпочках подобрался к ящику «ДЛЯ ЖАЛОБ И ПРЕДЛОЖЕНИЙ». Он задрал майку, достал из-под резинки трусов сложенную записку и сунул её в щель ящика…
Записка почему-то проваливаться не пожелала. Ходоков присмотрелся и обнаружил, что щель аккуратно заклеена прозрачным скотчем.
— Что, не лезет? — участливо спросил его из-за спины голос младшего сержанта Фомина.
Ходоков резко дёрнулся, оборачиваясь.
На входе в казарму стояли сержанты. А за их спинами… вся рота!
Фома размеренно проговорил:
— Там уже места нет… От твоих жалоб… Ты нам пожалуйся… Или предложи, чего тебе там не нравится…
Ходоков на секунду задумался… И вдруг бросился к выходу на улицу. Он успел сделать всего пару шагов. Дверь резко распахнулась.
На пороге, улыбаясь, застыл рядовой Евсеев.
— Сюрпри-из! — зловеще протянул он.