Злыдня обитала в здешних местах несколько лет, но активно охотиться начала только недавно. Она и в самом деле умела глотать души и «переваривать» их, и с каждой жертвой становилась сильнее. А чтобы не голодать, эта сволочь растягивала удовольствие — тащила к себе и мучила парализованную добычу, приканчивая её за несколько подходов. Для Злыдни самое вкусное было в агонии жертвы, когда душа впадала в предсмертное безумие — так что она научилась ещё и запугивать. От этого страха-то люди и умирали.
Гвин встал и отряхнулся. Гули, с которыми он расправился пару часов назад, для него угрозы не представляли вовсе. Злыдня же была противником куда более серьёзным.
— Эй, синеглазка! — крикнул он наверх. — Ну чего ты там расселась, спускайся давай!
Злыдня не понимала слова, но общий посыл улавливала. Она тоже чуяла, что перед ней не совсем обычный человек, но прежде она таких не встречала, а бояться человекоподобных разучилась. Поэтому спрыгнула на землю в нескольких шагах от дерзкого двуногого и попыталась его для начала припугнуть.
Гвин почувствовал лёгкое помутнение, тряхнул головой.
— Боюсь, боюсь! Ещё немного и в штаны навалю.
Голод уже заметно его нервировал. А Злыдня, стоящая совсем рядом, «пахла» очень привлекательно. У Гвина с «попутчиком» просто слюнки текли. Точнее, демон изнывал от голода, а Гвин привычно боролся с двойственностью, возникающей из-за слияния ощущений Твари и своих собственных.
— А ты, значит, тоже пробавляешься душами, — сказал Гвин, медленно обходя Злыдню по кругу. — А мне вот человеческие не очень. Не могу наесться. Они… безвкусные. Не то, что надо. Нет, моему соседушке подавай экзотику! Вроде тебя. Химеры сверх меры, ха!
Злыдня, поблёскивая синим глазом, тоже шла по кругу. Она думала, как вернее будет напасть, и от предвкушения этого рывка у Гвина даже в голове мутнело.
Он знал, что наконец-то поест. И этой добычи ему точно хватит на добрый месяц.
— Любишь играть с едой, значит, — сказал Гвин и отчётливо услышал, что голос его уже изменился. — Ну ничего, недолго тебе баловаться осталось. Ты уж поверь, я всяких повидал. Сколько раз меня рвали, сколько раз пытались сожрать! Тут ты уж слишком неоригинальна. Но беда твоя не в этом. Ты лакомишься страхом, извращенка гастрономическая. А меня тебе не напугать — вот в чём беда. Зато…
Договорить он не успел, потому что Злыдня прыгнула на него.
Если бы Ратибор мог хоть что-то видеть, он бы точно подумал, что парню конец. Злыдня была крупнее, поэтому смела Гвина с ног, оседлала и уже привычным движением вогнала ему ядовитый шип под подбородок. Паралитический яд попал в кровь, и…
— Ням-ням, — сказал Гвин голосом демона и схватил химеру за то подобие шеи, которым её наделила природа.
Когти вошли под гладкую кожу Злыдни, да так и застыли в мёртвой хватке. Химера от боли смешалась, попыталась вырваться — не тут-то было! Искажённое инородной сущностью белое лицо жадно вглядывалось в синий глаз с жёлтой сердцевиной, предвкушая скорую трапезу.
Только тогда Злыдня наконец испугалась. Она своей звериной системой понятий уловила, что нарвалась на хищника более высокого порядка. Вот только было уже поздно.
В отличие от Злыдни, Гвину было плевать на её страх. Он просто хотел есть.
Швырнув химеру под себя, существо, которое у Ратибора язык бы не повернулся назвать человеком, буквально начало рвать её на куски когтями и клыками. Лежащего неподалёку рыцаря забрызгало и закидало тем, что ещё недавно было страшной Ночной Злыдней, с ног до головы, а Гвин всё не останавливался. Но он делал это не из кровожадности — ему просто требовалось добраться до «начинки». И когда синий глаз тоже улетел куда-то в сторону, изо рта Гвина вылезло дымчатое щупальце и, обхватив энергетическую субстанцию, составляющую сущность химеры, втянула её в утробу.
Запрокинув голову, Гвин закрыл глаза и откинулся назад.
Насыщение было прекрасно. Словно он неделями таскал занозу величиной с полено у себя в груди, а потом её вытащил. Облегчение, помноженное на наслаждение удовлетворённого демона.
Да, этой еды хватит надолго.
Когти втягивались, черты лица возвращались к человеческим, кожа утрачивала неестественную бледность. Эти изменения тоже сопровождались приятными ощущениями, потому что голодный Гвин — это озлобленный клубок боли, а сытый — умиротворённый добрый юноша, который может думать о чём-то кроме пустоты своего «желудка».