Странно, никогда не приходило в голову, что сможет она оставить свой дом или свою улицу, с обеих сторон усаженную платанами.
Но однажды Эмма все же решилась. Посадила Этона в старенький «плимут», что увез ее так далеко от родного дома, и поехала с ним в город.
Бульдозеры, словно доисторические чудища, уже расчищали пустошь. Дом ее представлял собой груду развалин: балки сломаны, перекрытия — покосились. И камин, ее камин — сердце дома, был похоронен под руинами. Это добило ее вконец. Не покидало странное чувство, будто это она виновата в гибели дома. Навязчивая мысль, что не поддайся она уговорам сына, дом стоял бы и сейчас, не давала покоя.
Малыш, тихо, как мышка, сидящий сзади, привстал, чтобы взглянуть на работающие машины.
— Когда-то все это было моим домом, — грустно сказала Эмма. Этон не ответил. Господи, с кем же поделиться? Миссис Элис уехала и живет теперь у своей дочери. Да и Гриер, почтальон, тоже вряд ли заглянет сюда. Она не знала, что стало с остальными соседями. Все они остались в прошлой жизни.
Но необходимо было с кем-то поговорить.
— Знаешь, твоя мама часто гостила здесь, когда ей было столько же лет, сколько тебе. Славной она была девочкой! Очень любила качаться на качелях.
Непонятно почему, Эмма вдруг вспомнила, как миссис Элис рассказывала о ребенке своей племянницы. «Он никого не любит. Не умеет любить. Всегда замкнут, один, — говорила она и при этом очень нервничала, качала головой и теребила платье на коленях. — Нет, не будет из него толка. Это вроде болезни. И называется…» Но никак не могла она вспомнить. Не одну чашку кофе выпила тогда, но название так и не всплыло в памяти.
Дня три Эмма не могла успокоиться, все оплакивала свой старый дом и прошлую, ушедшую навсегда жизнь. Слезы все время стояли в глазах, делая расплывчатой фигуру Этона и все вокруг. Они были единственной отдушиной и в то же время позором. Слезы о прошлой жизни, об одиночестве, слезы о холодности и равнодушии этого ребенка.
Но надо держать себя в руках. Усилием воли Эмма заставила себя встряхнуться, позвонила Хаггану из бакалейной лавки и попросила прислать человека скосить разросшуюся у дома траву. Мужчина пришел, споро выполнил работу. Эмма заплатила ему пять долларов и напоследок спросила, не продается ли где собака. Размышляя, он окинул взглядом поле, сплюнул в траву и ничего не ответил, но на следующий день принес щенка. Янтарного цвета, с коротенькой шерсткой и длинными поникшими, словно отжившие осенние листья, ушами, тот был очень хорош. Эмма не знала, что это за порода. Возможно, он беспородный, этот щенок, заблудившийся и бездомный, как Этон. Собаку звали Бин.
Желая доставить Этону удовольствие, Эмма наняла одного негра, и тот сделал качели из валявшейся в сарае старой шины. Повесил их во дворе, со стороны кухни, на ветке огромного камедного дерева.
Занимаясь домашними делами, Эмма теперь часто наблюдала за мальчиком. Он мог часами качаться на качелях, а Бин, визжа и лая, крутился и прыгал вокруг, пытаясь схватить Этона за босую ножку. Иногда до Эммы доносилось слабое, неотчетливое бормотание. Неужели Этон говорит с Бином? Или это обычная детская возня с животными? Слушая бормотание Этона, Эмма мучительно остро ощущала, как изголодалась по общению, нежности и ласке. И поймала себя на мысли, что с радостью поменялась бы сейчас местами с Бином, чтобы только иметь возможность бегать вокруг ребенка и слушать его голос.
Целыми днями Этон проводил на качелях. Как-то днем прибираясь в доме, Эмма вдруг услышала громкий плач. Сначала ей показалось, что это визжит Бин. Выскочив на улицу, она стремительно подлетела к ребенку и тщательнейшим образом осмотрела все его маленькое тело, пока, наконец, не нашла на ручке след от укуса пчелы — маленький красный волдырь с черной сердцевинкой. Вытащив жало, протерла ранку раствором питьевой соды. Все это время мальчик стоял, отвернувшись и от боли затаив дыхание.
— Тихо, тихо, мой маленький. Ну, вот и все. Скоро пройдет. Не волнуйся, — шептала Эмма, обрабатывая ранку и ласково поглаживая ребенка. Закончив, она обняла хрупкое тельце малыша и осторожно коснулась губами его волос. От Этона исходил еле уловимый запах земли, листьев и Бина. Точно так пах Джимми. Ей даже показалось на мгновение, что это его она держит в своих объятиях. Но тут же опомнилась, почувствовав, как напрягся Этон. В каждой клеточке его тела Эмма почувствовала враждебность по отношению к себе, к своему голосу, рукам, губам, посмевшим поцеловать его. Ну как, как мог он, этот четырехлетний ребенок, быть таким несгибаемым, таким холодным и равнодушным? Почему за столько времени ни разу не почувствовал он потребности в ней?