С уходом «Оби» неопределенность кончится, отныне хозяевами судьбы будем мы сами. Как мы распорядимся – другой вопрос, но отныне мы не пылинки, и я снова чувствую себя человеком. Ибо полная свобода, духовное раскрепощение наступают тогда, когда выбор сделан.
Но это будет. А пока что сегодняшний день – самый плохой за время моих зимовок. Себя обманывать не стану, да, самый плохой, потому что впервые не только события, но и люди вышли из-под контроля. Сегодня по коллективу, который мы сколачивали с таким трудом, прошла трещина. Когда лопалась льдина, мы перебирались на другую. Трещина в коллективе куда опаснее, от нее никуда не уйдешь: или ты заделаешь ее, или она поглотит тебя.
Андрей спит, этот день для него тоже скверный. И будет скверным для всех остальных, он еще не кончился. И хватит, я трачу время не на то: нужно обдумать все, что произошло, чтобы понять, как себя держать, какими словами сказать людям всю правду.
Первым сорвался Пухов. Это было для меня неожиданностью, я ожидал взрыва скорее от Филатова или Груздева. Если правы летчики и в аварии виноват командир корабля, то Пухов – на моей совести, мне давно нужно было с ним поговорить, разобраться, как того требовал Саша. Пухов никогда не упускал случая поворчать, но в пургу, на любой аврал и к черту на кулички шел безотказно. Последние дни в нем что-то созревало – он стал дерзить, на шутки, которые раньше проглатывал, отвечал колкостями и при моем появлении щетинился, как еж, выискивая повод ввязаться в спор. Он стал опасен: в каждом человеке, осознает он это или нет, дремлет и ждет своего часа вирус неповиновения, а Пухов его тормошил. Слишком долго я тешил себя тем, что старый полярник сорваться не может, я верил в это, как в догму, и потому попал впросак.
После завтрака Пухов отказался мыть посуду – грубо и наотрез. Это был вызов. Я ощутил на себе любопытные взгляды, все ждали, как поступит капитан, у которого на борту начался бунт.
– Вы переутомились, Пухов? – пока еще спокойно спросил я.
– Это не имеет значения, мне просто надоело. И вообще, нам надо брать пример с американцев, у них на Мак-Мердо все подсобные работы выполняет обслуживающий персонал.
– У наших полярников свои традиции, Пухов. Мы не на Мак-Мердо, а на Лазареве, и вы сегодня дежурный.
– Повторяю, это не имеет значения. Зимовка у нас закончилась, пусть каждый прибирает за себя!
– А что? Дельное предложение! – обрадовался развлечению Филатов. – Голосуй, отец-командир!
– Эй, на Филатове! – прикрикнул Саша. – Евгений Палыч, а как быть с камбузом? С манной кашей, которую вы любите, как сорок тысяч аэрологов любить не могут? Ее вы тоже будете сами себе готовить?
– Так я его и пустил на камбуз! – всполошился Валя Горемыкин.
– Что вы от меня хотите? – порывисто и нервно спросил Пухов.
– Чтобы вы прибрали помещение и вымыли посуду.
– Я уже сказал: надоело! И не только одному мне. Груздев совершенно прав: вы поиграли с летчиками в благородство, а мы из-за этого три недели даром едим государственный хлеб и сходим с ума!
– Ты на всех не распространяй! – выкрикнул Дугин.
– А тебя не спрашивают! – Филатов, конечно, был тут как тут. – Пухов в открытую говорит то, что думают все!
– Я так не думаю!
Филатов ответил грубостью. Еще несколько секунд – и начнется склока, которая может стать неуправляемой.
– Молчать! – Я ударил кулаком по столу с такой силой, что подскочили тарелки. Из спальни вышел Андрей и сел за стол напротив меня. Все притихли. – Насчет игры в благородство, Груздев, я с вами спорить не стану, думайте, как хотите. Речь пойдет о другом. К великому сожалению, Пухов, у меня нет возможности немедленно с вами расстаться. И с некоторыми другими, которые по нелепой случайности стали полярниками, хотя душа у них… цыплячья! Повторяю, мне очень жаль, на сию минуту такой возможности нет. Но пока мы вместе, Пухов, вы будете делать то, что вам прикажут. С отвращением, с проклятьями по моему адресу, но будете!
Из радиорубки высунулся Скориков.
– Николаич, «Обь»!
Разговор был короткий. За ночь «Обь» прошла миль двадцать на юг, кругом – битые торосистые льды, «Аннушкам» ни взлететь, ни сесть, на поиск остается еще несколько часов, держитесь, друзья…
Я знал, что все кончено, еще сутки назад, когда «Обь» счастливо выбралась из капкана. То, что Петрович опять сунулся на юг, было для меня новостью. На что он надеялся – поймать в авоську падающую звезду? Или доказать и себе и мне, что бился до последней минуты? С того дня, как «Обь» покинула Молодежную, я, как скупой рыцарь золотые монеты, каждый вечер считал, сколько топлива осталось на судне. И получалось, что уже меньше, чем нужно, чтобы добраться до ближайшего порта. Если я ошибся, то не намного. Спасибо тебе, Петрович; ценю и не забуду, но пора кончать играть в эту игру – погубишь корабль.
Скориков выключил рацию и угрюмо сидел, уставившись в одну точку.
– Смотри, никакой паники, – предупредил я, – все идет нормально. Еще есть шанс.
– Врагу бы я такого шанса не пожелал, Николаич… Только непорядок это, когда на пароходе в этих широтах нет вертолета.
– Будто не знаешь, был вертолет, в ураган лопасти погнуло,
– Запасные должны быть.
– Что ж теперь, Димдимыч, руками махать…
– У нашего брата раньше никто и не спросит.
– Хотел бы тебя утешить, да нечем.
– Двое их у меня, Николаич, за каждым отцовский глаз нужен… Каково ей там одной… Возраст у них, сам понимаешь, критический наступает. Мне сейчас дома надо быть, а я здесь неизвестно на сколько застрял.
– Сплюнь три раза, бьются ведь моряки!
– Плетью обуха не перешибешь.
– Вот что, Димдимыч, сомнения ты оставь для ночных переживаний, а на людях изволь не подавать виду.
– Есть не подавать…
Я вернулся в кают-компанию. Все остались на местах, только Андрея не было. Однако обстановка явно изменилась, я не сразу понял, чем именно, – исчезло напряжение, что ли. Ага, Филатов виновато уткнулся глазами в стол, наверное, поучил взбучку от Саши, а Пухов мост в тазу тарелки и вытирает их полотенцем. Увидев меня, он заторопился и уронил тарелку на пол.
– Новостей пока нет, – сообщил я, – поиск льдины для выгрузки самолетов продолжается. Распорядок дня на сегодня такой: будем заготавливать снег на баню, по сменам. Бармин, отберите первую четверку.
В этот момент из спальни, одетый, вышел Андрей. Я вопросительно посмотрел на Сашу, он чуть заметно кивнул. Что ж, раз доктор считает, что Андрей может выйти на свежий воздух, значит, так надо.
И тут произошла вторая сцена – я же говорил, что день был скверный, одно к одному.
– Решил я вас, ребята, побаловать, – пошутил Андрей, направляясь к выходу, – обеспечить полный штиль. Поколдую над своими игрушками.
– Чего старается человек? – Это сказал Пухов. Так вроде бы, про себя, ни к кому не обращаясь.
Андрей замер, обернулся.
– Вы мне?
– Я так… вообще. – Пухов растерялся. – Чего, действительно, лежали бы, Андрей Иваныч!
– Зачем вы мне это говорите?
Здесь бы Пухову промолчать, уйти, провалиться сквозь землю! Но в него сегодня вселился бес.
– Вы же не маленький, Андрей Иваныч, вы прекрасно понимаете, зачем себя…
Я готов был его растерзать! Андрей улыбнулся.
– Вот именно, Евгений Павлович, зачем? Я думаю, мы поняли друг друга. Но если хотите, я готов поговорить с вами на эту тему в индивидуальном порядке. Я скоро…
Как только Андрей вышел, Томилин рванулся к Пухову.
– Врезать бы тебе, дядя моей тети…
– Отставить! – Я силой оттащил Томилина в сторону. – Пухов, зайдите ко мне. Первой смене приступить к заготовке снега.
Меня душил гнев – плохой помощник в предстоявшем объяснении. Пухов нервничал, лысина его покраснела. Я его ненавидел. Он сразу же перешел в наступление.
– У вас, Сергей Николаич, на станции есть любимчики и козлы отпущения, так дальше продолжаться не может. Вы обязаны призвать Томилина к порядку!