Мисс Тонкс не знала, почему так легко прошло удочерение и даже без ее участия. Просто из Министерства доставили бумаги и все.
— Так, ей тоже освобождение. Потом разберемся.
Теперь к Альбусу появились вопросы и у главного целителя. Серьезные вопросы, но нужно было успокоиться. Девочка явно все чувствовала и начала уже беспокоиться. Он видел такие случаи, видел, но очень-очень давно, и желал бы больше никогда в своей жизни не видеть. Выдав необходимые зелья, составив расписание осмотров, рассказав про специальную гимнастику, Гиппократ отпустил пациентку и ее маму. Пусть не мисс Тонкс родила маленькую Гарриэт, но именно она являлась мамой девочки, это очень хорошо прослеживалось в их ауре. Мамой, которая была в жизни девочке всем. Мысленно пожелав им удачи, целитель Сметвик шагнул в камин.
***
Ночь была сложной. Видимо, в предыдущие дни маленькая Гарриэт сильно уставала и потому спала крепко, сегодня было не так. Всю ночь Нимфа не сомкнула глаз, укачивая свою… доченьку. Гарриет плакала во сне, иногда взвизгивала, как будто от боли, а под утро не удержала жидкость в себе. Обнаружив, что под ней мокро, маленькая девочка тихо, обреченно запищала. За такое в интернате она бы была наказана так, что желала бы смерти. Ее бы долго били гибкой палкой, а затем карцер и горох, и потом еще и еще… Однажды с ней такое случилось, и девочка после этого боялась спать ночью, чтобы не повторить.
— Тише, тише, малышка, все хорошо. Сейчас мы пойдем, помоемся и потом покушаем, да?
— Д-д-да, м-м-мам-м-мочка, — Гарриэт медленно успокаивалась на маминых руках, все еще дрожа и заикаясь от пережитого ужаса.
— Ты дома, все закончилось. Этого больше никогда не будет. Никогда! — воскликнула Нимфадора, прижимая к себе ребенка.
Однако, обмывая ребенка, она заметила кровь. Слишком яркую для менархе**. Девушка мгновенно всполошилась и прямо так, с завернутой в полотенце девочкой, рванула аварийный порт-ключ. Защита Мунго взвыла — экстренная ситуация. К приемной палате сломя голову бежали целители и медиведьмы. Дорога каждая секунда! Детский экстренный ключ! И они бежали, желая аппарировать, но аппарация в Мунго запрещена.
Первым в палату буквально влетел Гиппократ и увидел завернутую в полотенце девочку и ее паникующую маму. На полотенце разливалось пятно яркой крови. Быстро развернув полотенце, он понял, что произошло.
— Описалась ночью?
— Да, и очень этого испугалась. Ночью очень плохо спала, очень. Что с ней, целитель?
Оставив медиведьму успокаивать и отпаивать мать, Сметвик с помощью эльфа мгновенно оказался в реанимационном боксе. Девочка находилась на грани, у девочки не выдержали почки***.
Началась тяжелая работа. Магия не всесильна, но если знать, что и как делать, то можно, можно успеть спасти. В первую очередь остановили кровотечение, затем подлатали мочеточники, сами почки, напоили зельями и оставили в целительном сне восстанавливаться. Реанимационный бокс — это место, пресыщенное магией для того, чтобы магия смогла восстановить организм самостоятельно.
Нимфадора паниковала. Со вкусом и оттяжкой. Ее едва могли успокоить и наконец просто погрузили в сон, потому что очень уж шумела девушка, понимая, что юная Гарриэт находится между жизнью и смертью. Нужно было ждать…
***
Грустный Альбус сбривал остатки бороды. После визита Сметвика оставлять ее в таком виде не стоило. Гиппократ, без сомнения, был прав, и свою вину Дамблдор признавал и осознавал. Руки внезапно опустились, и в груди разлилась инквизиторским костром сильная боль. Поняв, что все заканчивается, Альбус улыбнулся. Однако его феникс был совершенно другого мнения, схватив сильными лапами великого волшебника и оттранспортировав в Мунго, где им поспешно занялись только-только уложившие Нимфадору в сон целители. День обещал быть сложным, начавшись с двух экстренных ситуаций подряд.
Боксы маленькой девочки и Альбуса находились рядом, поэтому, когда девочка проснулась, она увидела слегка знакомое лицо в большой коробке напротив. Оглянувшись и не увидев маму, девочка испугалась и заплакала. На заполошный зов чар в реанимационный бокс влетел Гиппократ и, отдуваясь от бега, принялся успокаивать девочку. Он сразу понял, в чем дело, а потому, завернув малышку в большую пеленку, осторожно отнес к спящей Нимфадоре, положив рядом. Нимфадора прошептала «доченька…», прижимая к себе сразу же успокоившуюся девочку. Малышка лежала тихо-тихо, стараясь не потревожить спящую.
Проснувшись, Нимфа увидела свою девочку, которую сразу же ощупала. Девочка только хихикала и солнечно улыбалась маме. Потом были процедуры, зелья, иногда противные, иногда горькие, но мама была рядом. А это — самое главное. Целители поняли, что разлучать этих двоих попросту нельзя. Зато их уговорили остаться в больнице еще на несколько дней, чтобы проследить за заживлением шрамов. Удалось даже убрать старые и страшно выглядящие следы маггловской операции.
Тело девочки медленно набирало массу, но разумом это был очень медленно взрослеющий пятилетний ребенок. И Нимфе предстояло много работы. Так как Гарриэт уже официально, спасибо Альбусу, хоть этого никто не узнает, стала дочерью, то Нимфадоре Тонкс предоставили годичный отпуск по уходу за ребенком. Ну и Гарриэт, конечно. Которая не могла еще учиться.
Целители сделали все, что смогли и даже больше того. Шрамы ушли, оставшись только в памяти, кости срослись, ножки стали красивыми и начали ходить нормально, без боли. Здоровье маленькой Гарриэт восстановилось. Она стала меньше пугаться окружающих, иногда даже сама гуляла по коридорам больницы. Девочку знали все. Абсолютно все — и пациенты, и врачи. И все были добры с ней. Иногда маленькая девочка думала, что она просто попала в рай.
А потом был очухавшийся после инфаркта Альбус Дамблдор. Он пришел к маленькой девочке, тяжело опираясь на трость, и встал перед ней на колени.
— Это я виноват в том, что с тобой произошло. Я тебя отдал твоей тете, когда погибли твои родители. Прости меня, если сможешь.
Девочка смотрела на странного доброго дедушку. Он говорил, что виноват в том, как она жила, но разве он заставлял тетю и дядю ее бить? Разве он был тем страшным человеком, который?.. Или он приказывал монашкам раздавать подарки?
Девочка смотрела на странного дедушку. Она видела, что он добрый. Она видела, что он во всем винит себя. Это было неправильно.
Девочка смотрела на Альбуса Дамблдора, и не было гнева в ее глазах. И страха не было. Было лишь сострадание. Дедушке очень надо было, чтобы его простили, хотя сам себя он простить не мог.
— Я прощаю тебя, ты не виноват. Это делали другие. Не ты. Прости и ты себя, дедушка, — проговорила девочка, улыбнувшись.
И столько тепла было в ее словах, что Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор уселся на пол и расплакался, как маленький, никого не стесняясь.
А потом они долго разговаривали. Так, как умеют маленькие дети — рассказывая свои беды и надежды старенькому доброму дедушке. Правда, бед больше не было, потому что у маленькой Гарриэт была мама. Самая лучшая на свете мамочка. Самая-пресамая. Потому что она — мама. Самое главное слово в жизни. И прижимаясь к своей мамочке, Гарриэт оставляла позади то, что было. И разрывающую боль, и жгучие «подарки», и изнуряющие молитвы, и карцер, и мечты о корочке хлеба. Девочке еще предстояло научиться самой кушать, самой одеваться, читать и писать. Ей предстояло научиться говорить сложные фразы и изучать сложные книги. Ей предстояло стать целителем. Но кем она точно никогда не станет — это злым и подлым человеком. Потому что мама.
Потом будет многое. Будет школа, будут и каникулы. Будут детские беды и детские радости. Будут даже слезы. Приезжающая к мамочке Гарриэт. Счастье в глазах ребенка. Первая любовь. Первый поцелуй. «Мама, мы любим друг друга». Приятные хлопоты. Внучка, названная в честь бабушки. Все будет потом, обязательно, только не будет страха. Не будет боли. Не будет безнадежного отчаяния в глазах маленького ребенка. Больше никогда-никогда. Ни-ког-да.