— Ну, выкладывай, — сказал ему отец, — а то стоишь тут ручки в брючки, как когда ты был маленьким, и все ребята пошли ловить лягушек, а тебя не позвали.
Внезапно Том почувствовал, как у него защипало в глазах. Он отвернулся к озеру. Рыбья чешуя перестала лететь, и Уэсли поднял голову, глядя на широкие плечи сына, которые тот ссутулил, что делал так редко, и на руки, глубоко засунутые в карманы.
— Мы с Клэр разъехались.
Сердце старика подпрыгнуло, как рыба на столе.
— Ой, сынок… — Оставив рыбу, он принялся мыть руки в ведре, не сводя глаз с Тома. Потом вытер их о штаны и положил одну на плечо сына. — Как стыдно. Просто позорище. Это только что случилось?
Том кивнул.
— Сегодня утром. Где-то час назад мы сказали детям, потом я собрал вещи и уехал.
Уэсли, сжав плечо сына, оперся на него — ему тоже была нужна поддержка. Ай-яй-яй, он так любил Клэр. Она была лучшей женой для Тома и лучшей матерью его детей.
— Это, наверное, из-за той женщины и твоего парнишки, Кента.
Том слегка кивнул, все еще не сводя глаз с озерной глади.
— Она никак не может меня простить.
— Стыд и срам. Как повели себя дети?
— Челси плакала, Робби старался сдержаться.
— Это понятно. Слишком быстро все произошло.
— И не говори. Еще месяц назад я и понятия не имел о Кенте Аренсе, а его мать вообще забыл.
Уэсли шумно и печально вздохнул.
— Ох ты, черт… — Ему было обидно за сына и за всех них. Потом сказал: — Ужасно тяжелая это штука, когда разваливается семья.
Том ничего не ответил.
— Тебе, наверное, негде остановиться. Можешь поселиться в своей старой комнате.
— А ты не против?
— Ты что? Для чего тогда нужен отец, только для счастливых времен? Пошли, я поищу для тебя какое-нибудь постельное белье.
— А как же рыба?
— Займусь ею попозже.
— Ну зачем же два раза подниматься по ступенькам, давай, я помогу тебе.
Уэсли дочистил рыбу, а Том помыл ее в ведре и зарыл потроха. Потом они вместе пошли в хижину, сын нес ведерко, а отец — удочку и коробку с рыболовными принадлежностями. Теперь, когда они оба немного успокоились, Том говорил тише:
— Я надеялся, что ты позволишь мне остаться. По правде говоря, даже захватил простыни и наволочки из дома.
Вскоре машина была разгружена, кровать постелена, и Гарднеры принялись за обед, состоящий из рыбы, нарезанных помидоров с сахаром, и толстых, аппетитных ломтиков огурца в уксусе и с луком, которые они ели с ржаным хлебом, намазанным маслом. И хотя Том думал, что он слишком вымотан эмоционально, чтобы есть, тем не менее обед он уничтожал с большим аппетитом. Возможно, этому способствовала простая пища или то, что обед он делил с отцом, который обладал незамысловатым вкусом. А может быть, ему просто хотелось вернуть то время, когда он был еще мальчишкой, не знающим, что такое жизненные тревоги. Простая еда, вроде той, что готовила его мать, помогала ему в этом.
Посередине обеда явился дядя Клайд. Ему было никак не меньше восьмидесяти. Не глядя на дверь, Уэсли спросил:
— Ну и как там дела в борделе?
— Шлюхи уже не те, что раньше. — Клайд без приглашения сел за стол.
— Это точно. Раньше они были молоденькие и хорошенькие. А теперь на нас, хрычей старых, обращают внимание только те, которым за шестьдесят, и похожи они на сушеные грибы. А ты уверен, что был в борделе?
— Ты хочешь сказать, что я вру?
— Ничего подобного. Я только согласился с тобой, что шлюхи уже не те.
— Ты-то откуда знаешь? Ты в жизни их не посещал.
— Я и докторов никогда не посещал, кроме того случая, когда меня укусил бычок и я занес в палец какую-то инфекцию. А ты когда-нибудь был у доктора, а, Клайд?
— Нет, не был!
— Тогда откуда ты узнал, что у тебя высокое давление, и где взял рецепт на те пилюли, из-за которых и ездил сегодня в город?
— Я не говорил, что у меня высокое давление. Это ты так решил.
— Значит, оно у тебя низкое?
— Не низкое и не высокое. Оно как раз такое, как надо. У меня все как раз такое, как надо, так сказала та шлюшка в борделе, от которой я вышел не больше часа назад.
— Она это сказала до или после, как перестала хохотать?
— Уэсли, мальчик мой, послушай-ка меня. — Клайд помахал вилкой перед носом у брата, хитро усмехаясь. — Она не хохотала, а улыбалась, и я скажу тебе, что заставило ее улыбаться. Мужчина с опытом, вот что.
Уэсли по-прежнему смотрел в тарелку.
— Ты когда-нибудь еще слышал такую ерунду? — спросил он у помидорного сока, а потом промокнул его последним кусочком хлеба, который съел. — Заявляется сюда, поедает мою рыбу и последние огурцы с помидорами из моего огорода, да еще и уверяет, будто его краник до сих пор работает.
— Не просто работает, а бьет ключом! — расхвастался старый чудак. — Поэтому девки в борделе и улыбались.
В таком духе они и продолжали, стараясь для Тома. Уэсли и Клайд не менялись. Братья бахвалились друг перед другом и подначивали один другого с тех пор, как Том себя помнил, а поводом для них могло послужить что угодно. Наконец он сказал:
— Ладно, папа, дяде Клайду можно рассказать.
Старики замолчали. Наступившая тишина казалась неестественной после их забавной болтовни.
— Наверное, ты прав. Ему можно рассказать. — Уэсли откинулся на стуле, сразу став серьезным. — Том оставил Клэр. Он немного поживет у меня.
Клайд был ошарашен.
— Не может быть.
— Мне пришлось так поступить. — И Том рассказал старикам обо всем. Еще до того, как закончил, он ощутил острую боль, пронзающую желудок.
Потом целый день он почти ничего не делал, охваченный непривычным для него приступом лени. Он лежал на кровати, пытаясь заснуть, и, закинув руки за голову, глазел в потолок, разглядывая дохлых мух в абажуре. Или сидел в кресле на причале, скрестив ноги и сплетя пальцы рук, и так долго смотрел на воду, что Уэсли пришел узнать, все ли с ним в порядке. Когда отец спросил, не хочет ли он ужинать, Том ответил — нет. Тот же ответ последовал на предложение посмотреть телевизор, или сыграть в карты, или разгадать кроссворд. Том всегда считал себя энергичным человеком. А сейчас, ощущая упадок жизненных сил и настроения, он задумался, как сможет целый день посвящать себя работе.
Теперешнее жилье тоже его не радовало. Когда Том только появился в хижине, им овладела ностальгия, но, поселившись в комнате с продавленной кроватью и дряхлой мебелью, с трещинами в потолке, из которых сочился слабый запах мышиного помета с чердака, он не мог не сравнивать этот дом с тем, который только что оставил. Сейчас он в полной мере осознавал, чего лишится, если они с Клэр расстанутся навсегда, — всего, что они построили, купили и нажили, — это будет поделено или продано. Их уютный дом со всеми удобствами, любимые кресла, веранда, которую они пристроили пять лет назад, двор, так тщательно им обработанный, его гараж со всеми инструментами на полках, музыкальный центр, кассеты, пластинки и компакт-диски с любимыми песнями, приобретенные за всю совместную жизнь. Если они разведутся, то придется все это делить — не только собственность и банковский счет, но, может быть, даже и детей. Том закрыл глаза при мысли об этом. Так не должно случиться, только не с теми, кто старался сохранить свой брак, как они с Клэр. Господи, он не хотел становиться холостяком, одиноким, ненужным. Он хотел посвятить себя жене и семье. В 21.15 Том позвонил домой. Робби поднял трубку.
— Как у вас там дела? — спросил старший Гарднер.
— Паршиво.
Том не ожидал такого ответа. Почему-то он считал, что Робби в любой ситуации не станет поддаваться печали и будет продолжать шутить.
— Я знаю, — хрипло сказал он и, помолчав, спросил: — Как Челси?
— Ни с кем не разговаривает.
— А мама?
— По-моему, она сошла с ума. Зачем она так поступает?
— Я могу с ней поговорить?
— Она у Руфи.
— У Руфи. — Небось наговаривает там на мужа и купается в похвалах за то, что вышвырнула его прочь. Том вздохнул. — Ну ладно, передай ей, что я звонил, хорошо? Просто хотел проверить, все ли в порядке.