Спал он после этого очень плохо и встал утром с головной болью. И уж совсем его доконал старый водопровод в доме отца. Обогреватель перегорел, и Тому пришлось принять ледяной душ. Он прибыл в школу, все еще дрожа, в отвратительном настроении, вызванном происшествием между Клэр и Хэндельмэном, и с намерением узнать его подробности.
У учителей был один час на подготовку перед тем, как начнутся собрания. Том налил себе чашку горячего кофе и пошел в кабинет Клэр. Когда он открыл дверь, она стояла к нему спиной и складывала папки в картонную коробку. Услышав звук закрывающейся двери, она бросила взгляд через плечо.
— Открой дверь.
— Ты сказала, что не хочешь, чтобы вся школа знала гадкие подробности наших ссор.
— Не в здании школы, Том! А теперь открой дверь!
— Я хочу знать, чем вы с ним занимались.
— Том… не сейчас!
— Ты звонишь мне посреди ночи и… Обернувшись, она со злостью уставилась на него.
— Послушай! У меня впереди три дня сплошных собраний, так что не мешай мне, потому что если ты доведешь меня до слез и испортишь макияж, то, прежде чем я обнаружу некоторые органы Хэндельмэна на своей тарелке, я найду им более достойное применение! А теперь убирайся!
— Клэр, ты пока еще моя жена!
Трясущимся пальцем она указала на дверь. Ее голос стал угрожающим:
— Немедленно… убирайся… прочь!
Она была права. Их рабочее место совершенно не подходило для выяснения отношений. Он развернулся, распахнул дверь и вылетел прочь.
В Хамфри родительские собрания проходили следующим образом: все учителя сидели за столами, расположенными по периметру спортзала, и родители свободно переходили от стола к столу, отыскивая очередь покороче, до тех пор, пока им не удавалось побеседовать со всеми учителями. Бывали короткие перерывы и потягивания, когда к некоторым преподавателям поток родителей иссякал, но в основном центр зала оставался той территорией, где движение не прекращалось. Родители бродили, читая плакаты с именами учителей, прикрепленные к стенам, останавливались, чтобы поговорить с другими родителям, перед тем как пристроиться к следующей очереди, иногда превращавшейся в толпу.
Незадолго до обеда у Клэр выдался перерыв, она отодвинулась от стола и потянулась. Но тут же замерла, увидев Тома, у дверей зала беседующего с Моникой Аренс. Кровь бросилась Клэр в лицо. Как ни старалась, она не могла оторвать глаз от этой сцены. Моника переменила прическу на новую, которая шла ей намного больше. На ней был красивый желто-коричневый костюм и золотая булавка на лацкане, того же стиля, что и ее серьги. Кто-то когда-то говорил Клэр, что люди, которые заводят новую любовную связь, очень большое внимание начинают уделять своей внешности. Она, не отрываясь, смотрела на своего мужа и Монику Аренс.
Вначале Том стоял в своей обычной «директорской» позе — скрестив руки и ноги и немного отклонившись назад. Моника что-то сказала ему, и он, усмехнувшись, опустил голову, разомкнул руки и поправил не застегнутый пиджак. Потом он посмотрел ей в лицо и что-то ответил. Они оба рассмеялись. Рассмеялись! Одновременно посерьезнев, они обменялись взглядами. Клэр не было видно лица Тома, но лицо Моники явно выражало любовь. Клэр готова была побиться об заклад, что это так! Внезапно Моника повела глазами в ее сторону, и Клэр наклонилась, притворившись занятой и перебирая материалы в коробке, стоящей на полу. Она достала папку Кента, открыла ее и занялась изучением ее содержимого, чувствуя, что Моника пробирается к ней сквозь толпу. В ее присутствии Клэр ощущала некую опасность, исходящую от женщины, которая телесно знала ее мужа, которая спала с ним за неделю до их свадьбы и чье тело приняло его семя, когда Клэр была уже беременна от него, и которая только несколько секунд назад смеялась с ним в другом конце зала.
— Здравствуйте, — произнес чей-то голос, и Клэр не сразу смогла заставить себя поднять глаза. Когда наконец она поборола страх, то обнаружила перед собой женщину, державшуюся смело и спокойно. — Я Моника Аренс, мать Кента.
Она протянула руку, и Клэр подумала, что такой привлекательной она Монику еще не видела. Косметика подчеркивала изгиб ее губ и величину глаз. Волосы были уложены с шикарной простотой и обрамляли лицо, не касаясь его. Костюм выглядел дорогим и изысканно облегал фигуру, дополненный со вкусом подобранными драгоценностями.
— Здравствуйте, — ответила Клэр, намеренно вяло касаясь руки своей соперницы. Кашлянув, Клэр выложила на стол папку Кента. — Ну… — Когда-то она преподавала ораторское искусство и искусство драмы и каждый год в программу выпускного класса включала раздел на тему импровизированной речи. Сколько раз она говорила своим ученикам, что никогда не следует начинать разговор с «ну»? И вот сама сидит и мычит это слово, как испуганная дурочка. Она откашлялась и повторила свою ошибку. — Ну… Кент, несомненно, хороший ученик… э…
Так и продолжалось, словно они ехали по ухабистой дороге, и одна из них нервно бормотала, а вторая внимательно слушала, иногда задавая умные вопросы. Никто не говорил: мой сын живет, как в аду, с тех пор как выяснил, кто его отец. Или: ваш сын учил меня, как спасти мой брак. Или: мой сын на прошлой неделе познакомился со своим дедушкой и двоюродными сестрами. Или: моя семья разваливается из-за вас. Они просто беседовали — учительница и мать учащегося, как два покрывающих друг друга мошенника.
Но в конце разговора они не обменялись рукопожатием. И когда Моника поднялась с раскладного стула, напряжение заставило ее замереть на мгновение. Она набрала воздуха, словно собиралась что-то сказать, и Клэр застыла в ожидании. Неловкое молчание затянулось, и Клэр снова проговорила: