Марья Николавна улыбнулась.
- При народе-то, знаете, немножко неловко, - вполголоса прибавил батюшка. - Так как, можно сказать, служитель алтаря, ну, оно, знаете, странно несколько. Соблазн для простых людей.
- А я было к вам за делом, батюшка, - начала Марья Николавна.
- Самоварчик не прикажете ли? - спросила матушка.
- Нет, нет; благодарю вас. А я вот что, батюшка...
- Что вам угодно, сударыня? Вы извините меня, ради бога, что я так. Сейчас рясу надену.
- Зачем же это? Не беспокойтесь.
- Нельзя же-с. Все, знаете, приличие требует.
Батюшка сходил за занавеску, надел рясу, пригладил волосы, кашлянул, наконец вышел и сказал:
- Еще здравствуйте!
- Я, батюшка, к вам поговорить пришла, - торопливо начала Марья Николавна. - У нас тут в селе школа есть.
- Да-с.
- Там ведь крестьянские дети учатся. Так я вот что придумала: мне бы самой хотелось их учить.
- То есть как-с?
Батюшка откинулся назад и прищурился.
- Да так просто учить читать, писать; ну, вообще, что сама знаю: географию там, арифметику?..
- М-да-с, - размышляя, говорил батюшка. - Что же-с? Это как вам угодно. Конечно...
- Вот видите ли, мне хочется занятие найти; а то ведь я что же? Я ничего не делаю. Так все равно время... А тут по крайней мере польза.
- Без сомнения, - говорил батюшка, глядя в пол.
- Ну, и девочек я могла бы рукодельям учить... Все-таки хоть что-нибудь.
- Конечно, конечно-с. Только вот изволите видеть... Теперь у нас этим самым делом писарь заведует. Человек он небогатый; ну, а крестьяне тоже много дать не могут: мучки там или крупиц, кто что.
- Ах, да ведь я, разумеется, даром буду учить, - перебила его Марья Николавна.
- Нет-с, я насчет писаря-то, что ему-то оно, знаете, помощь, как бедному человеку; ну, а ежели они у вас будут учиться...
Марья Николавна задумалась было, но сейчас же спохватилась и сказала:
- Да. Но это ничего. Ему можно заплатить. Это ничего.
- Дело ваше, - сказал батюшка и развел руками.
Посидев еще немного, Марья Николавна встала и ушла.
- Ишь ее разбирает, - говорил батюшка, снимая рясу.
- Ты про кого? - не расслушав, спросила матушка.
- Да все про нее же.
- Что про нее?
- Зуда, говорю.
- О!
- А это все тот жеребец настроивает, он; непременно.
- Уж это как бог свят.
Вернувшись от батюшки, Марья Николавна зашла опять во флигель и остановилась в дверях; стряпуха, засучив платье, ходила на четвереньках по комнате и мыла пол. Марья Николавна постояла немного, осмотрела стены, велела открыть окно и вошла в контору.
- Газеты привезли? - спросила она, входя в контору.
- Чего-с? - крикнул Иван Степаныч, высунувшись в одном жилете из своей каморки, и опять спрятался.
- Привез вчера Александр Васильич из города газеты?
- Привезли-с, - Входя в комнату уже в сюртуке, отвечал Иван Степаныч. Коканцев разбили 3, этих самых англичан у них отняли, - объяснял он, счищая пух с сюртука.
- Каких англичан?
- Или итальянцев, что ли. Пес их знает. Вообще европейского звания. Военнопленных. Ну, а между прочим, феферу им задали порядочного.
- Вот что, - рассеянно заметила Марья Николавна.
- Да-с, - прибавил Иван Степаныч. - Теперь все спокойно.
- Что, Яков Васильич дома? - спросила Марья Николавна.
- Дома, - ответил из-за перегородки Рязанов.
- Можно к вам войти?
- Войдите!
- Я еще у вас тут ни разу не была, - говорила она, входя в комнату.
Она села и посмотрела вокруг.
- Здесь ничего.
- Да, ничего, только блох много.
- А я у себя школу хочу завести.
- Вот как! Что ж, это хорошо.
- Небольшую, знаете, пока.
- Небольшую?
- Пока.
- Да. Пока, а потом и больше?
- Потом, может быть, и больше.
- Да, да, да.
Рязанов встал и тихо прошелся по комнате; Марья Николавна следила за ним глазами.
- Школу, - сказал он про себя и, остановившись пред Марьей Николавной, спросил:
- Для чего же, собственно, Вы желаете ее устроить?
- Как для чего?
- С какой целью то есть?
- Странный вопрос! Обыкновенно для чего: это полезно.
- Действительно.
Рязанов еще раз, два прошелся из угла в угол.
- И скоро?
- Что скоро? - быстро переспросила Марья Николавна.
- Да школу-то заведете?
- Я завтра хочу начать. Мне бы, знаете, хотелось поскорей.
- То-то. Не опоздать бы.
- Я уж все приготовила и с батюшкой переговорила.
- Да? Уж переговорили?
- Переговорила.
- Ага. Так за чем же дело стало?
- Ни за чем не стало, только...
- Что-с?
- Да я хотела... Как ваше мнение?
- Это о школах-то? Вообще я хорошего мнения. Вещь полезная.
- Нет, я хотела вас спросить о моей школе, что вы думаете?
- Да ведь ее еще нет. Или вы желаете знать мое мнение о том, что вы-то вот школу заводите?
- Ну, да, да. Что вы думаете?
- Что ж я могу думать? Знаю я теперь, что вам захотелось школу завести; ну, и заведете. Я и буду знать, что вот захотела и завела школу. Больше ничего я не знаю, следовательно и думать мне тут не о чем.
- А если я вас прошу подумать, - сказала Марья Николавна, слегка покраснев.
- Это еще не резон, - садясь напротив нее, ответил Рязанов.
- Почему школа, для чего школа, зачем школа, - Ведь это все не известно. Вы ведь и сами-то хорошенько не знаете, почему именно школу нужно заводить. Вон вы говорите, - полезно. Ну, прекрасно. Да ведь мало ли полезных вещей на свете. Тоже ведь и польза-то бывает всяческая.
- Стало быть, вы находите, - подумав, сказала Марья Николавна, - что я не гожусь на это дело?
- Ничего я не нахожу. Как же я могу судить о том, чего я не знаю?
Рязанов опять встал и начал ходить.
- Какие это у вас книги?
- Разные-с.
Она взяла одну книгу, развернула и прочла заглавие.
- Что это, хорошая книга?
- Как для кого. Для вас, может быть, и хороша будет.
- Что же в ней написано?
- Написано-то в ней много, да только все это в двух словах можно бы сказать.
- Какие же это два слова?
- "Ежели ты хочешь строить храм, то прими заранее меры, дабы неприятельская кавалерия не сделала из него конюшни".
- А больше ничего нет?
- Остальное все пустяки.
- Ну, так я и не буду ее читать.
- Как хотите.
После этого разговора Марья Николавна ушла домой и до вечера просидела в своей комнате.
VIII
- С этим гуманством, ей-богу, обовшивеешь совсем, - кричал утром Иван Степаныч, швыряя что-то и бегая в конторе из угла в угол. - Гуманничают, гуманничают, точно у них в самом деле тысяча душ; а тут вот человек без рубашки сидит.
- Вы что там ворчите? - спросил его через перегородку Рязанов.
Он пил чай у себя в комнате.
- Да помилуйте, это просто беда. Прачка белья не стирает, - нечего надеть. Вот извольте, - говорил Иван Степаныч, входя к Рязанову. - Мое почтение! Вот не угодно ли полюбоваться, другую неделю ношу рубашку. На что это похоже? Ну, добро бы зимой, а то ведь, посудите сами, лето: тоже ведь живой человек, - потеешь. Черт их возьми, - говорил он, бегая по комнате. Прачка! А? Сволочь! Вы видали ее?
- Нет, не видал.
- Вы поглядите! Из Москвы привезли. Так вот мразь самая несчастная, а тоже поди... Небось тоже ведь думает о себе: я женским трудом занимаюсь. А? Кальцоны мои стирает, а сама думает... А? Женским трудом... Хх?
Рязанов улыбнулся.
- Не хотите ли чаю? - спросил он.
- Я не пью. Мне вредно. Вон еще школу заводить... Ах, ты! Наведут сюда... Вшей-то что будет! А? Нет, теперь все еще ничего, а поглядели бы вы прежде, как только женился, - вот гуманничали-то! По три дня без обеда сидели от этого от гуманства. Людишки эти до такой степени испьянствовались... Нагнется вот эдак сапоги взять, да тут же и... И сблюет. Вонь по всему дому. Господи! Всякий день драки. Это у вас какая книжка? Занимательная?