- Не слухатся, вовсе не стала слухаться, - шамшит сзади старик.
- Ни за скотиной, ни что, - добавляет другой.
- Такая-то озорница баба, беда, - подтверждает старшина.
Посредник качает головой.
- У них вся родня такая, непутная, - замечает старшина.
- Как же это ты так, Аграфена? А? - спрашивает посредник.
Баба ничего не отвечает.
- А ты, молодец, чего же смотришь? - обращается он к ее мужу. - Ведь ты ей муж, глава.
Муж встряхивает волосами. Лицо у него глупое и печальное, губы толстые.
- Ты должен учить жену, чтобы она почитала старших, - наставляет его посредник. - Да.
Муж насупливает брови и сосредоточенно смотрит в землю, держа шапку в обеих руках.
- А ежели твоя жена не будет стариков уважать, - продолжает посредник, - что же тогда будет? Ну, хорошо ли это, - подумайте-ка!
- Вот и я так-то им говорю завсегда, - добавляет старшина, указывая на просителей, - потому нам в законе показано: ты бабу кормить корми, а учить учи!
- Ну, это ты врешь, - останавливает его посредник. - Этого в законе не показано; но мы должны жить в любви и в согласии, потому что так богу угодно.
- Это справедливо-с, - подтверждает старшина.
- Ну да; однако мне некогда тут с вами растабарывать. Ты, голубушка, дурь-то из головы выкинь! Ежели кто тебя станет сбивать, приди и скажи вот ему - старшине. А ты, молодец, присматривай за женой и внушай ей почтение к старшим! Ну, теперь поди сюда, Аграфена, и ты, как тебя?
- Митрий.
- Аграфена и Дмитрий, поцелуйтесь и живите, как бог повелевает: любите друг друга, уважайте родителей, слушайте начальников. Дай бог вам счастия!
- Семен Семеныч! - говорит старшина.
- Что ты?
- Да уж прикажите ее кстати поучить старичкам-то. Маненько попужать бы ее здесь, в правлении, для страху.
- Нет; пока не нужно. Итак, друзья, ступайте с богом.
Просители кланяются и уходят.
Старшина с писарем усаживают посредника в тарантас.
- Ну, совсем, что ли? - спрашивает старшина.
- Совсем.
- Хорошо сели?
- Хорошо.
- Ну, господи бослови! Ямщик, трогай!
- А, дуй вас горой!
Поехали.
- Теперь еще от них многого и не требуйте, - говорит Рязанову посредник.
- Да я ничего не требую. Впрочем, и теперь уж успехи заметны значительные.
Разговор не клеится. Посредник понемногу начинает напевать романс.
- "Скажите ей, как дорого мне стоит..." Здорово! - между пением покрикивает он встречным мужикам.
- "И трудно мне..." откуда везешь? - высунувшись из тарантаса, спрашивает он у мужика, везущего бревна. Мужик торопливо останавливает лошадь и, скинув шапку, кричит:
- Из Ключей.
- Почем покупал?
Но уже ничего не слышно, что отвечает мужик; видно только, что он дергает лошадь, разевает рот и машет рукою.
- "Скажите ей, как стрррашно сердце ноет", - снова затягивает посредник.
Едут полем; земские лошади с выщипанными хвостами бегут резво; ноги у них косматые, уши длинные.
- Эх, вы, гусары, - весело покрикивает ямщик, постегивая их по резвым ногам.
Жарко становится. В поле тишь; на небе неподвижно стоят белые облака с висящими в воздухе ястребами.
Посредник перестает петь - одолела его дремота; у Рязанова тоже начинают слипаться глаза...
- Ты что же не кланяешься? А?
Рязанов открывает глаза: деревня, у тарантаса стоит мужик, посредник его спрашивает:
- Отвалятся у тебя руки - шапку снять? А?
Мужик молчит.
- Мне твой поклон не нужен, - толкует ему посредник. - Вас, дураков, вежливости учат, для вашей же пользы, понимаешь?
- Понимаем, - глядя в поле, отвечает мужик.
- А вот, чтобы ты вперед помнил и со всеми был вежлив, я тебя велю на сутки в анбар. Друзья, - обращается посредник к стоящим поодаль мужикам, отведите этого невежу к старосте и скажите, что, мол, посредник велел его на сутки в холодную запереть.
Два мужика подходят, берут невежу под руки и ведут, не оглядываясь, тихо ведут, держа свои шапки под мышками. Невежа растопырил локти и переваливается из стороны в сторону; ноги у него короткие, босые.
- Трогай, - говорит ямщику посредник.
- Но! Милые, - задумчиво вскрикивает ямщик.
Едут молча.
- Все еще из них эту грубость никак не выбьешь, - смеясь обращается посредник к Рязанову.
- Да, - отвечает Рязанов.
Съехали под гору. За речкой другая деревня видна. Попадаются мужики из поля, конные и пешие с косами на плечах.
- Здорово, ребятушки! Обедать, что ли? - спрашивает их посредник.
- Обедать, кормилец.
- Хлеб да соль, - вслед им кричит посредник.
Въехали в деревню. По самой средине улицы лежит что-то большое, покрытое холстиною.
- Стой! Что это? Ямщик, открой!
Лежит мужичье тело, в стоптанных лаптях, брюхо у него раздуло, глаза выпучены; в головах чашечка стоит, в чашечке медные деньги.
- Эй, баба, что это за тело?
- Прохожий, родимый, прохожий. Вот уж пяты сутки помер, - подходя к тарантасу, отвечает баба. - Бог его знает, с чего это он так-то. Пришел с товарищем, начал разуваться, закатился, закатился...
- Где ж товарищ?
- В избе сидит, воет.
- Сотник донес становому?
- Донес.
- Что ж он?
- А бог его знает, что он.
- Пахнет покойник-то?
- И-и, бяда! Ишь раздуло как.
- Ну, царство небесное, - вздохнув, говорит посредник и бросает в чашку двугривенный.
- Трогай!
Опять полевая дорога, жар и пыль, вьющаяся из-под лошадей; чахлый кустарник вдоль оврага; мужики, вереницею далеко стоящие в траве и дружно машущие косами; жидкий осиновый лесок, с кочками, комарами и небольшими лужицами зеленоватой воды между кочек. Сейчас же за осинником начинается село, разбросанное по косогору; за речкой стоит старый помещичий дом, с серыми стенами, зелеными ставнями и развалившеюся деревянною оградою; немного дальше, в лощине, другой, маленький, новенький, с молодым стриженым садом и с купальнею на пруду. Дальше еще барская усадьба - длинный, неуклюжий дом, с галереями, колоннами, выбитыми окнами и провалившеюся крышею; на косогоре виднеется еще дом, с соломенною крышею, но все-таки барский: ходят по двору тощие борзые собаки, клокочут индейки, попадаются и дворовые люди, с длинными примазанными висками, в казакинах.
- Помещиков, помещиков-то здесь... - как будто всматриваясь во что-то, говорит посредник.
- Много?
- Как собак.
- И хорошие помещики? - немного помолчав, спрашивает Рязанов.
- Куды к черту хорошие! Всё голь одна. Разорено! Гроша ни у кого за душой нет.
- Значит, все погибло, кроме чести.
- Нет: тут все, тут уж и честь погибла. Да и какая там честь, когда нечего есть. Поверите ли, - вдруг оборачиваясь к Рязанову, говорит посредник, - обидно! за своего брата, дворянина, обидно.
- Я думаю.
- Нет, ведь что они только делали, если порассказать; да и до сих пор что делают с этими несчастными крестьянами. Вы себе представить не можете, что это за народ. Где только можно прижать мужика, уж он прижмет, своего не упустит.
- Ну, а мужики-то свое упускают?
- Разумеется, если правду сказать, и мужик себя в обиду не даст: не тем, так другим, а уж
доедет и он помещика.
- Стало быть, здесь происходит взаимное доезжание. Ну, а вы-то что же тут?
- Как что? Да ведь роль мирового посредника состоит...
- В чем-с?
- Ну, в разбирательстве там разных недоразумений.
- Из-за чего же возникают эти недоразумения?
- Да ведь вот вы видели: из-за разных там потрав и так далее.
- Одним словом, из-за имущества. Так ведь?
- Да, так.
- То есть одному желательно приобресть то, что другой вовсе не желает отдавать. Из-за этого?
- Ну, да.
- Так в чем же тут может быть недоразумение? В том, что ли, что в душе-то я и желал бы отдать вам эту вещь, но мне кажется, что я не желаю? Так, что ли?