- Так что ж, что я сказал? Я знаю, что ты думаешь. Но неужели ты воображаешь, что я способен на такие школьные выходки?
- Ничего я не воображаю. Ты говоришь, а я слушаю.
- Ну и слушай же толком. Я тебе серьезно говорю.
- Говори!
- Ничего я противозаконного не затеваю, никаких я теорий не провожу, я делаю только то, что всякий из нас обязан делать.
Щетинин встал с дивана, провел рукой по волосам и сейчас же опять сел: он, по-видимому, затруднялся, с чего начать, и царапал клеенку на диване; Рязанов спокойно и внимательно глядел ему в лицо.
- Прежде всего, - заговорил, наконец, Щетинин, - ты должен согласиться с тем, что всякое общественное дело тогда только может быть прочно, когда оно основано на чисто народных началах.
- Да.
- Пока народ не подал своего голоса, пока он молчит и только слушает, никакая пропаганда не поведет ни к чему.
- Ну, так что ж?
- А то, что, следовательно, мы должны все наши силы направить на то... Да ты, может быть, спать хочешь?
- Да, брат, хочу.
- Так мы еще успеем переговорить обо всем. И я-то хорош! Человек устал... А что же чаю? Постой, я сейчас спрошу.
Щетинин позвонил. Прошло несколько минут, никто не являлся.
- Должно быть, спят уж, - сказал Рязанов. - Да и не нужно. Бог с ним, с чаем. Прощай!
- Ну, как же это! Я тебя провожу по крайней мере...
Щетинин заторопился, взял свечу и повел гостя во флигель.
Рязанов, оставшись один, разделся, отворил окно, потянул свежего воздуха, поглядел в темный сад, потонувший во мраке, и задумался. За стеной кто-то во сне старался выговорить:
- Ме-ме-мери-мериленд 13.
Рязанов погасил свечу и лег спать.
II
На другое утро гость проснулся рано, потому что рядом, за перегородкою, чуть свет началась возня: кто-то ходил по комнате, шуршал бумагою, шептал и сам с собою разговаривал. В отворенное окно вместе с утренним холодом влетали веселые звуки птичьего говора, заглушая тревожный и ласковый шепот, проникавший из сада. Гость оделся и сел у окна.
- Господин Рязанов, вы не спите? - спросил за перегородкою знакомый голос.
- Не сплю.
Вошел письмоводитель.
- Мое почтение! Ну, как спали? Ничего? А я, черт ее возьми, всю ночь промучился. Я слышал, как вы вчера пришли. Мушку поставил за ухом. Чево-с? Оглох. за рыбой ходил, простудился. Оглох.
Письмоводитель держал голову немного набок, а рукой прихватывал на шее мушку.
- Разве вы здесь живете?
- Здесь. Вот рядом-то. Тут у нас контора. Зайдите, полюбопытствуйте! Да что? Беспорядок.
Пришли в контору; такая же комната, как и первая: голые стены, стол с чернилицею и бумагами, два стула, шкаф.
- Вот-с, присутствие! Бумаги вот, книжки... У нас по книжкам все расчет. С бабами такая итальянская бухгалтерия у нас идет, двойная, с бабами. Сейчас ей крeдит... А! Рот разинет. Дуры!.. Ведомости тут... Отношение мирового посредника... Тоже приказчик у нас умен... "Имею честь покорнейше просить вас, милостивый государь, выслать для объяснения..." Так тебе сейчас и выслали. Дожидайся!.. "Приидя ко мне на барский двор, с дерзостию отвечал..." Хм! Чертовщина!
Письмоводитель рылся в бумагах, читал их, бросал, опять принимался читать, вдруг швырнул какой-то пакет на пол и сказал:
- Что ж вы не садитесь?
- Нет, я пойду.
- Ну как хотите.
- А тут что же такое?
- Тут я живу. Пустяки всё.
Он отворил дверь в маленькую комнату, всю заваленную газетами, нотами, панталонами... На окне халат висит, чижик в клетке, духота, кровать стоит и скрипка лежит на кровати.
- А вы играете на скрипке?
- Черта я играю. Ничего я не умею. Так... Пойдемте! Что тут еще... Вы куда? Гулять? И я гулять. Нет, мне нужно. Что ж вы стоите? Надевайте картуз!
На дворе никого не было. От дома лежала широкая тень на траве; по кирпичному забору прыгали воробьи.
- Вы куда же? В сад, что ли? - спросил письмоводитель.
- Мне все равно.
- Ну, так пойдемте на базар.
- Пожалуй! А где же у вас базар?
- А вон площадь-то, за церковью. Базарная площадь. Сельскими произведениями торгуют: деготь тут это у них, лапти... Такая чушь! Коммерция!
Идет баба с ведрами; повар в белой куртке несет с погреба говядину; лошадей ведут на водопой; лягавая собака идет, хвостом машет...
- Танкред! Хо! Дурак, - говорит письмоводитель, лаская собаку.
- Ну, ну, ну! Ступай, ступай! Нечево, брат, тут, нечево. Ты и рад.
Танкред с неудовольствием отходит.
- Ах, постойте, - говорит письмоводитель, - забыл я тут... Дельце есть. Одна минута.
Вошли в людскую.
Стряпуха хлебы в печку сажает, грудной ребенок вертится у ней под ногами.
- Уйди ты, пострел! Чево-с?
- Матвей дома? - спрашивает письмоводитель.
- Нету; на футор до свету уехал.
- Скажи ему, что ж он о пашпорте-то о своем не хлопочет. Ведь штраф заплатит.
- Скажу.
- То-то, скажу. Ишь, тараканов что развели!
- Кто их разводит, проклятых?
- Вы разводите. Вы их любите до смерти; а после в ухо заползет. Ишь ты! Ишь ты! Это что? А? О дьяволы! Вот вас, чертей, за это надо разжечь. Что? Нет, врешь! Вы их жрете, анафемы. Пойдемте! Тут, я вам скажу...
Идет по двору мужик.
- Здравствуйте, Иван Степаныч!
- Здравствуй! Что тебе?
- К вашему здоровью.
- Зачем?
- Все насчет своих делов.
- это насчет телушки-то? Знаю. Деньги принес?
- Нет, не принес.
- Так что ж ты? Разговаривать пришел?
- А я так полагал, по-суседски, мол.
- Ступай, по-суседски деньги неси!
- Да ведь что ж, Иван Степаныч, много ли она потравила, - сами изволите знать. Только что быдто находила.
- Вас, мошенников, учить надо.
- Учить, это точно, Иван Степаныч; только, кажется, мы тоже довольно учены.
- Нет, мало.
- Ну, теперь, позвольте, так будем говорить: ваша скотина зашла ко мне в огород...
- Ну, и загоняй ее!
- Загнать недолго, да на что ж так-то?
- Как на что? Барин штраф заплатит.
- Ну, это тягайся там с вами еще! А незамай же я ей ноги переломаю, она лучше ходить не станет.
- Вот ты поговори еще!
- Право слово, переломаю.
- Ладно, брат. Толковать с ним. Очень нужно. Экой народишко подлый! То есть, я вам скажу, тут какую нужно дубину!..
- Неужели?
- Ей-богу. Помилуйте! Что это такое? Так набалованы! Так... Землю даром отдали. Э! Да что уж тут... Вот она, рыга-то.
- Где рыга?
- А вон, желтая, видите?
- что же там?
- Мaшины. Земледельческие орудия... Даром деньги... Нет, одна ничего. Это штука любопытная, - грабли. Сейчас везет, везет, - раз! А, чтоб те! Англичане деньги берут. Нет, они хитрые, анафемы, шут их возьми. Да. Молотилка такая есть, чудесная. Семьсот целковых... Все равно вот, - пушка. Захотел, куда хочешь. Вот шельмы-то! занимательная штука. Ну, только тяжела, никуда не годится. Эй, Трофим, поди сюда! Это что у тебя в руке?
- Гвоздь.
- Ну, ступай!
Идут дальше. Солнце начинает припекать. Селo. Старухи в синих платках сидят с детьми на завалинах; больной теленок лежит середь улицы, греется; нищий крадется сторонкой, и дребезжит его старческий голос:
- Родителев поминаючи, Христа ра-ади!
Письмоводитель ежеминутно останавливается, разговаривает с собаками, землю ковыряет палкой, ругается, а сам нет-нет и прихватит себя за мушку.
Идут селом прохожие, с лаптями и косами на плечах, идут молча, руками машут.
- Куда вы? - спрашивает их письмоводитель.
- На Дон, в казаки, - отвечает один прохожий.
- Сено косить, кормилец, сено, - проходя мимо, добавляет другой.
- Или у вас своего нету?
- У нас его отродясь не было, - на ходу отвечает третий.
- Ну, с богом, - говорит письмоводитель.